Погоня за синей птицей

Владимир Васильев: «У меня нет ни ностальгии, ни ревностного отношения к танцу»

Говорят, талантливый человек талантлив во всем. Подтверждение тому – открывшаяся 10 августа в Михайловском выставка Владимира Васильева, легенды русского балета, ведущего танцовщика, а потом директора Большого театра, автора многих балетных постановок.

Для всех, кто любит балет и для людей старшего поколения, Владимир Васильев не нуждается в представлении. Лауреат Государственной премии СССР, лауреат Государственной премии РФ, народный артист СССР и т. д., и т. п. Вместе со своей супругой, Екатериной Максимовой, он стал олицетворением, символом русского балета, и в этом качестве представал перед современниками в нашей стране и за ее пределами в течение полувека. В последние годы он стал известен и как художник.

А мне посчастливилось познакомиться с Владимиром Викторовичем как с легким и приятным в общении человеком, открытым и жизнерадостным, который с улыбкой раздавал автографы людям, узнававшим его на аллеях Михайловского парка.

Накануне открытия мы гадали со спутниками Владимира Васильева, сколько же придет народу на выставку. «Ну, мы-то точно будем» – «И я буду» – «Вот, уже достаточно». А на следующий день, подходя к месту экспозиции, мне пришлось с трудом пробираться через огромный поток людей. И каково же было удивление, когда эта шумная река стала вливаться в выставочный зал!

Количество посетителей освобождало организаторов выставки от каких-либо комментариев. Люди, специально приехавшие из ближних и дальних поселений, восторженно смотрели не столько на картины, сколько на автора.

Столь душевного открытия выставки мне не доводилось наблюдать еще ни разу. Искренняя теплота звучала в словах директора Пушкинского заповедника Георгия Василевича, организатора выставки искусствоведа Савелия Ямщикова и его жены, в недавнем прошлом примы Мариинского театра балерины Валентины Ганнибаловой. Из рядов зрителей тихонько доносились слова: «легенда!», «мы просто любим вас!».

Сам герой дня, Владимир Васильев, казался по-настоящему взволнованным и обрадованным происходящим. Он признался собравшимся, что не ожидал такого стечения гостей: «Вот сейчас подъезжали мы сюда, и Савелий Васильевич мне говорит: посмотри, народ идет к тебе на выставку! Я говорю: да ладно, Савелий, побойся бога! Люди идут, конечно же, каждый день сюда приходит очень много народу…. Вы знаете, я тронут!»

Как и балетную постановку, картины Владимира Васильева лучше всего созерцать с достаточного расстояния. Вблизи – это красочная абстракция из цветовых пятен. Издали – наполненный глубиной и объемом, совершенно реалистичный сюжет. Удивительное впечатление.

После открытия выставки мы беседуем с маэстро о его творчестве.

- Владимир Викторович, вы упоминали, что никогда не учились живописи профессионально. Как вы начали рисовать?

- У меня было очень много знакомых художников, которые учились в Суриковском училище и ухаживали за девочками из нашего класса. Конечно, мы очень подружились. Я очень часто видел их на сеансах, когда они работали с натурщицами и на пленере, и я начал понемногу втягиваться. Но я никогда не учился, не знал, ни как кладутся мазки, ни перспективы, ничего не понимал. Просто как бог на душу положит.

- И вы всегда рисовали красками? Не карандашом?

- Карандашом только первый раз. А так да, красками. Более того, я все время писал маслом, потому что акварель мне казалась слишком сложной. Грязи, конечно, было много – я имею в виду грязных рисунков. Но потом прошло огромное количество времени, когда я не прикасался к краскам, наверное, лет 15 я вообще не рисовал. А потом опять начал. И теперь я каждый день хожу на этюды и все время пишу.

- А как сочетаются танец и живопись?

- Прекрасно сочетаются!

- Они дополняют друг друга, заменяют или просто стоят рядышком, как совершенно разные виды творчества?

- Я думаю, они дополняют друг друга. Во всяком случае, то, что не мешают – это точно.

- Вам приходилось смотреть на танец как на картину?

- А как же! Когда я слушаю музыку, я всегда ее чувствую пластически. Я всегда вижу тот образ, который в пластике может передать те чувства и эмоции, которые заложены в музыке. То есть, я сразу вижу это визуальное проявление. Более того, в каждой музыкальной теме я вижу цвет. Когда я в целом вижу картину, ясно представляю ее себе как бы законченной в моем воображении, тогда работается легко. А когда я еще не знаю, когда я еще мучаюсь, тогда и не получается ничего. И то же самое – здесь единые законы для всех видов искусств – то же самое происходит и в танце. Когда я ставлю танец, интересно получается только тогда, когда я ясно чувствую адекватность видимого мной образа с музыкой и содержанием, тем, что я хочу сказать.

- Владимир Викторович, вы прорисовывали свои балеты?

- Нет, вот как ни странно, именно это я и не делал никогда. Я никогда не зарисовывал своих персонажей. Ну, бывали случаи иногда, и то, только тогда, когда я уже сделал танец.

- А не приходило ли в голову станцевать картину?

- А не надо танцевать картины! Вообще, не надо повторять. У каждого вида искусств есть свой язык. Вот повторять нельзя – не получится ничего. Обязательно какая-то неправда вылезет. Надо просто говорить на том языке, которым ты пользуешься. Если ты берешь краски, значит, язык твой – краски, линия и так далее.

- Что вам еще хочется нарисовать?

- Все! Абсолютно все. Я знаю, что я никогда не достигну какого-то профессионализма в рисунке. Во-первых, слишком поздно. Но по ощущениям, по частям, частностям в картинах – здесь просто нет больших, но у меня есть большие полотна – и частности там бывают неплохие. А вот сказать о чем-то: ну вот, наконец-то получилось! – нет, к сожалению, ни одной работы нет. Но я утешаю себя тем, что когда я танцевал и ставил, до сих пор я не знаю, был ли у меня такой спектакль, которым бы я был полностью доволен. Этого никогда не было. Мне кажется, что это как раз нормальное проявление. Ненормально – когда тебе нравится. Это характеризует дилетанта. Вот когда я только-только начинал рисовать или сочинять стихи в детстве, вот тогда казалось: ой, как здорово, как удачно это сочетание, посмотрите, какая рифма! Но это детское восприятие. Потом, когда ты серьезно начинаешь этим заниматься, то к своему идеалу ты не приближаешься. Причем чем больше ты работаешь – краской или кистью, лепишь ли, пишешь ли стихи – тем больше, тем больше он отдаляется. Я понимаю, что мастерство приходит с каждой работой, но тот идеал, к которому ты стремишься, он все дальше и дальше. И это погоня за синей птицей, обрести которую ты не можешь.

- А сам идеал изменяется?

- Не идеал, увлечения. Идеал не меняется, потому что он становится все более недосягаемым. А увлечения – да, скажем, увлечения теми же художниками. Например, один период мне нравились импрессионисты. Потом все-таки я пришел к тому, что никогда бы не поставил в один ряд – не само течение, а лучших представителей – с тем же Рембрандтом. Рембрандт для меня всегда остается в первом ряду. Босх – по фантазии, по абсолютно своей выразительности, по своей жизни большую часть времени остается для меня как один из самых интересных. Настоящий художник для меня – это все равно Ван Гог. Он в каком-то смысле соединил в себе и импрессионистическое начало, и динамизм, который есть только у него, и некую удивительную боль, страдания, которые выражены в какой-то прекрасной форме. Вот это удивительно.

- Владимир Викторович, ваши картины мне не показались похожими на что-либо виденное раньше. А вы сами сравниваете себя с кем-либо?

- Но это происходит независимо от тебя. Ты можешь говорить: я себя не сравниваю ни с кем, но ты все равно сравниваешь. Вот я сравниваю все равно – по мастерству. И все время, естественно, остаешься разочарованным, потому что это огромная разница, между теми людьми, которыми я восхищаюсь и тем, что делаю я. Отсюда эта неловкость, отсюда это неудобство, и думаешь, ну как ты вообще можешь, так нельзя! Если говорить о своем, о том, что вот ты пишешь так, как только ты это видишь, как только ты можешь – я не могу так сказать про себя, потому что у меня все равно повторы. Это все равно перепевы того, что мною видено, накоплено и так далее. Но, может быть, настанет этот момент, потому что в каких-то вещах, очень редких, особенно последнее время, там уже появляется что-то свое. Может быть, появится, не знаю.

- Но самое главное для вас, наверное, все-таки танец?

- Был танец. Теперь нет. Теперь у меня на танец взгляд со стороны. Я не мучаюсь, я не переживаю от того, что я сам не могу этого делать. И не хочу. У меня нет ни ностальгии, ни ревностного отношения к танцу, как к профессии – ах как хорошо было бы станцевать! У меня этого нет.

- Вообще?

- Вообще! Абсолютно.

- Как это вам удается?

- Это не «удается»! Я думаю, что причина этому как раз то, что я помимо балета занимался все-таки еще и стихоплетством, и живописью. Это продолжение творчества.

Светлана ПРОКОПЬЕВА.