Тошнота

Пара слов не об искусстве

За полчаса до открытия в помещении выставочного зала Дома народного творчества, где была смонтирована выставка, появилась директриса. У неё были испуганные глаза.

- У нас протекают трубы, отключили электричество. И вообще, Ваши работы политически не выдержанны. И паспарту отсутствуют. Снимайте всё.

- Не буду. Я не буду снимать свои работы.

- Тогда я сама.

И стала снимать. Руки у директрисы дрожали.

Наталья Чернова, особо опасный член Союза художников России. Фото: Анастасия Пустарнакова

Здание с четырёх сторон окружила милиция. Наряд милиционеров дежурил у входа – муха не пролетит. На двери повесили объявление «Закрыто по техническим причинам». Подъехал автомобиль с начальником милиции в чёрном кожаном плаще до пят. Начальник был зол. Внутри здания уже находилось руководство местной культуры. Тоже растерянное, злое и перепуганное.

К входу один за другим подходили зрители. Не сказать, чтобы было их много, но были. Широкомордый мент улыбаясь, пояснял, что выставки не будет: электричество отключили. Трубы протекли. Нельзя заходить в здание: опасно. Двоих посетителей, пришедших пораньше, милиция задержала и увезла.

Как думаете, когда и где это всё было? Во времена «бульдозерных выставок»? При Хрущеве-Брежневе? Ничего подобного: было это в городе Пскове в минувшее воскресенье, 13 апреля. То есть на прошлой неделе. Позавчера это было. Ну, то есть не в тридцать седьмом.

Выставку запретили. Желающим придти и взглянуть на работы не позволили этого сделать. Вот так вот. Трубы протекли. Электричество выключили.

Знаете что? Противно это. Глупо, противно, тошнотворно.

А в телевизоре кривляется Петросян и шутит про дураков Задорнов. А в новостях рассказывают про то, как поймали очередного шпиона. И как все мы любим Действующего. И как все мы любим Избранного. И какие опасные, двуличные и подлые эти злодеи из НАТО, что подбираются к нашим границам. Но у нас есть чёрная акула и крокодил, а ещё панцирь и русские витязи. Вот они пролетят над Красной площадью и всем станет ясно, что Россия – вперёд. И как же мы любим Избранного с Действующим. А молодёжь вся будет в маечках на праздничке. А на маечках будет написано, что Россия – вперёд и мы любим этих двух.

А Петросян всё кривляется. А этот второй всё шутит про дураков.

Тошнота.

* * *

На рисунках, которые нельзя было посмотреть в воскресенье – пустые бетонные города без солнца. Бескрайние степи, где в снегу тонут сбившиеся в жалкие кучки домишки. Люди с бескровными лицами. Корчащиеся тела и скрюченные деревья. Должны были прозвучать, но не прозвучали отчаянные и злые стихи о жизни в стране, в которой нет свободы, нет будущего, нет смысла. Общее название – «Тюрьма, безумие, равенство и справедливость». Автор рисунков и стихов – Наталья Чернова. Молодая девушка, художница и поэтесса. Член запрещенной национал-большевистской партии. Бывшая политзаключённая.

Не скажу, что мне очень по душе её графика. Не скажу, что её стихи мне очень по нраву. Я вообще другой и с другим опытом. Я люблю солнце, деревья, музыку. У меня две дочери. У меня друзья, мне с ними интересно, хорошо и весело.

А у Натальи – тоже друзья. Четыре десятка, в основном студенты. В декабре 2004-го они вошли в помещение общественной приёмной Действующего и скандировали: «Такой президент нам не нужен». Их арестовали, предъявили обвинение по статье 212 «Массовые беспорядки». Наташа получила 3 года колонии.

И что значит теперь моё мнение, мой опыт и моё понимание в свете этого вот понимания и опыта: когда молодую девчонку хватают и бросают в неволю, за решётку, за колючую проволоку. Не за кражу, не за убийство. Не за мошенничество и не за предательство. А за то, что не согласна с действительностью, которая и у меня тошноту вызывает. За то, что пришла и сказала: «Действующий, ты мне не нравишься».

И – в тюрьму. На три года. На целых три года.

Работы, которые нельзя было увидеть в воскресенье, были созданы в неволе. Чёрной и синей шариковой ручкой на блокнотных листах. Они отчаянные и страшные. Мотивация для их создания была – не участие в выставках, не «творчество» и не «самовыражение». Просто нужно было что-то делать, иначе можно было сойти с ума там, в колонии. Когда двенадцать раз времена года сменяли друг друга, а кругом всё то же: решётки, колючка, охрана в камуфляже. Книг нет. Баланда. Одиночество. Бессилие.

И вот это художественное высказывание – необсуждаемо. Перед смертью, неволей, безумием автора всякая критика превращается в болтовню. В трёп. «Дело прочно, когда под ним струится кровь». И никто теперь не сможет оспорить искренность и серьёзность того, что делали Ян Кёртис или Курт Кобейн. И никто не посмеет посчитать страсть, тоску и отчаяние, которыми пронизаны работы Наташи Черновой – те, которые нельзя было увидеть в воскресенье, – надуманными или наигранными. Никто.

Смерть и неволя, страх и безумие, тоска и ужас – они здесь предельно подлинные.

Поэтому – умолкаю, оставляя больше места для изображений. Выставку запретили, газета выходит. И хотя репродукции не в состоянии передать того ощущения, которое переживаешь, беря в руки лист тюремного альбома, изрисованный чёрной шариковой ручкой – делаю, что могу.

* * *

Да, вот ещё что. Не знаю, чего они испугались, не понимаю, зачем было устраивать весь этот цирк с электричеством, зачем нагонять милицию, зачем окружать здание выставочного зала и пугать директора – хорошую, в общем, женщину, на свою беду давшую разрешение арендовать зал. Пришло бы три десятка человек. Посмотрели бы работы. Послушали стихи и музыку. Я бы, может быть, написал маленькую статью об этом. Всё.

А тут – такое. И знаете, вот как это выглядело: мерзко и глупо. Я никогда не видел, как закрывают выставки. И не хочу видеть больше.

И тогда я вот что вспомнил: кадры, где ОМОН разгоняет демонстрацию в Питере. И ещё замёрзшие деревни, и пустынные бетонные города, где грязь и мерзость, где люди с бескровными лицами, где дорогие магазины и старухи, шарящие в помойке. И над всем этим реют телевизионные волны, складываясь в миллионы изображений кривляющегося Петросяна, и этого второго, который всё шутит про дураков. И Избранный с Действующим, и ещё всякие шоу, и черная акула с крокодилом, которые нас защитят, и снова ОМОН, который разгоняет демонстрацию. Всю эту мерзость и тошноту, которые, как я думал, меня не касаются.

Но выставку-то закрыли у меня на глазах. И милиция стояла по углам выставочного зала. И начальник в чёрном плаще до пят приезжал на джипе. И там внутри перепуганная директриса трясущимися руками снимала со стен рисунки.

Я политикой не интересуюсь. А теперь думаю: ну как вдруг она заинтересуется мной?

Чёрт, я же никогда об этом не задумывался. Я солнце люблю, музыку, деревья. Дочери у меня. Друзья. Книги. Мне не до этого всего было.

Противно, тошно, но…

Вот что: я задумался.

Юрий СТРЕКАЛОВСКИЙ.