Опять он врёт!

Все родители имеют немного идеальное представление о своем ребенке. Вот он должен быть добрый, умный, послушный, смелый и честный. Просто обязан. Даже если сами мы – не такие. Но дети – это ж одно сплошное разочарование. Не хотят есть манную кашу. Не сидят тихонечко в уголке с книжкой. Не учатся на одни «пятерки». Сколько потрясений приходится пережить нам, мамам, прежде чем мы узнаём наших детей такими, какие они есть, а не такими, как мы их себе придумываем.

Лично для меня первым огромным потрясением было не тот момент, когда Саша рванул буквально прямо из рук под машину, и не тот, когда воспитательница пожаловалась, что он в садике ругался матом. А тот, когда я первый раз уличила его во лжи. Потому что ложь – это действительно антитеза любви. Жить в одном доме с людьми, которым не доверяешь – неимоверно сложно.

Уже не важно, что послужило формальной причиной, но Саша солгал. Заведомо, наивно, по-детски – но прямо глядя в глаза и упорно настаивая на своем. Мы поступили как средние совковые родители – выдрали. Сейчас я понимаю, что не умно. Но тогда гнев, горечь и бессилие застилали глаза, и схватиться за ремень было самым простым, известным способом избавиться от этих чувств. Так поступали наши родители, так поступили и мы.

Оглядываясь назад, я много думала – за что мы тогда наказывали ребенка? За то, что он поступил так, как нам не хотелось, да еще и посмел утаить факт, обязательно вызвавший бы наше недовольство. По сути-то ложь и является попыткой защитить свое право действовать, не оглядываясь на одобрение других. Принимать и реализовывать самостоятельное решение. Как еще может ребенок, связанный по рукам и ногам зависимостью от родителей, реализовать свое право на Поступок? Только совершив изначально запретное и скрыв его.

Психологи в один голос утверждают, что врут тому, кому нельзя говорить правду. Родители, воспитывающие детей в строгости, имеют больше шансов на непрекращающуюся борьбу с маленьким врунишкой. Но на примере Льва, который растет условиях полной победы демократии, я убеждаюсь, что столкновение с детской ложью так или иначе неизбежно. Два года этой мелочи, а он, похищая помидорку из папиной тарелки, сообщает, что «киса съела». Ну не смог ребенок дождаться, когда ж его наконец покормят. Не хочет он, чтобы его опять пилили: «Не лазай руками в папину тарелку». А хочет всегда быть для нас хорошим и любимым.

Что я могу сделать в такой ситуации? Только показать, что знаю о его «хитрости» и признаю за ним право на неодобряемые мной поступки. «Иди, иди сюда, киса. Понесешь папе теперь новый помидор, раз объел. И себе возьми, вместо того, чтобы из чужой тарелки таскать». Вот и все. Он имеет право поступать, мы – не одобрять. Глядишь, и договоримся до взаимовыгодного компромисса. Пока киса помидорки больше не съедает. Правда, делает много других пакостей.

Надеюсь, со Львом нам удастся установить доверительные отношения несколько раньше, чем с Сашей. Потому что с ним мы мучались плотно до десяти лет, а рецидивы случаются до сих пор. Но первому ребенку и с первым ребенком всегда сложнее. На нем родители учатся. И мы, как примерные ученики, изо всех сил старались, чтобы этот блин не вышел комом. То есть предъявляли к Саше такие завышенные требования, которым даже сами не могли соответствовать. Попробуй-ка тут всегда поступать правильно и не изворачиваться.

В результате к десяти Сашиным годам я уже просто сходила с ума. Он врал так часто, что каждое слово можно было подвергать сомнению. Или не врал – недоговаривал. Но ясной картины о жизни ребенка мы не имели. Я научилась читать по глазам, замечать, как меняются интонации сына, как он двигается, какие позы принимает, говоря неправду. И когда улавливала очередную неискренность, впадала в ярость. «Почему ты врешь?! Ну почему ты врешь?!» А Саша закрывался и молчал.

Как давно надо было задать этот вопрос себе. Или хотя бы забить в поисковой строке Yandexa «Почему врет ребенок». Ситуация-то настолько распространенная, что много рыть и не приходится. При тех или иных нюансах ответ звучит всегда однозначно: «Ваш ребенок врет потому, что он вас боится». Наказания, неодобрения, показаться плохим на фоне родителей, каких-то других вещей. Но – боится.

С Сашей все оказалось незамысловато. Когда в один прекрасный момент я почувствовала себя готовой к откровенному и честному разговору, то спросила его: «Ты лжешь, потому что боишься?» и услышала, естественно: «Да». «Боюсь, что ты будешь ругать или накажешь», - признался Саша. И это было чистой правдой, потому что суть воспитания мы видели в наказании. Лишить компьютера? Не пускать на прогулку? Не разговаривать? Чтобы еще нам такого придумать, чтобы ребенок наконец начал доверять своим родителям?!

И тогда я пообещала не наказывать его за то, в чем он сам признается. И не ругать – тоже. Но оставила за собой право ворчать в случае недовольства, о чем честно предупредила.

Обещать-то легко. Выполнять – сложно. Возникало ощущение предварительной выдачи индульгенции. Что ж теперь, Саше можно сотворить любое негодяйство, покаяться и не быть наказанным? Выручало заклинание: «Мой ребенок хороший, зачем заранее подозревать его во всех смертных грехах?» Тяжело было сдерживаться, узнав неприятную правду. Иногда изо всех сил не хотелось знать ее, потому что ребенок, конечно, хороший, но не ангел с крылышками. Поначалу срывалась, ругала. Приходилось извиняться и искренне объяснять свои чувства. Потом удалось действительно перейти на ворчания, постепенно удалось «дорасти» до молчаливых тяжких вздохов. Их мне Саша великодушно прощает. Потому что сам уже понял, как тяжело расставаться с привычными реакциями на раздражитель.

Ему надо отдать должное. Он поверил мне и приложил неимоверные усилия в борьбе с привычкой ко лжи. Традиционная цепочка «Сделал – оценил как плохое – за плохое накажут – надо скрывать», заставляла Сашку первым делом выдавать недостоверную информацию. Но поскольку червь сомнения уже где-то там ползал, ложь удавалась хуже, получалась менее «наглая». Если я на сто процентов была уверена, что говорится не правда, то так и говорила:

- Я знаю точно, что ты сейчас говоришь неправду. Потому что ты боишься, что я буду ругаться или накажу. И тебе сложно сказать правду, потому что ты к этому не привык. Нам надо учиться доверять друг другу.

Иногда мы тратили часы на то, чтобы докопаться до настоящих событий. Часто оказывалось, что Саша скрывал такие вещи, которые и скрывать-то незачем. И потом всегда радовался, узнавая об этом. Да и серьезные проступки, как правило, оказываются менее серьезными, чем способен оценить их ребенок. И поправимыми. Когда знаешь, что «натворил» сын – успеваешь дать совет, когда не знаешь – остается только разгребать последствия.

Чем больше снималось запретов, тем меньше Саше приходилось врать. Чем меньше он врал, тем менее искусно это делал. Привычка «распадалась» на глазах. Сейчас он это делает уже так неумело, что становится искренне смешно. Поймав мой смех, Сашка немедленно признается:

- Я хотел тебе соврать про то-то.

Конечно, не такой уж я рентгенолог, чтобы видеть ребенка насквозь. Кроме того, навык рефлекторного тестирования каждого слова сына на достоверность тоже уходит. И не могу сказать, чтобы он этим совсем не пользовался. Да, бывает, что врет. «Двойки» скрывает, испорченные вещи прячет. Но уже не упорствует, если у меня появляются подозрения. И я очень ценю тот факт, что в большинстве случаев он способен подойти и признаться:

- Мама, я тебе там соврал немножко, но решил признаться.

Что ж, сын, я очень рада, что ты можешь прийти ко мне, даже когда знаешь, что я тебя не одобрю. Мне бывает грустно, что ты иногда поступаешь не так, как мне хотелось бы. Но ты уже почти сам по себе, и проживешь жизнь по-своему, а не так, как мама придумала. А признаться близкому человеку в собственной лжи… знаешь, даже я сама, взрослая женщина, не всегда на это способна.

Спасибо тебе за доверие.

Елена ЧЕРЕПИЦКАЯ

Продолжение следует...

Предшествующую публикацию см. здесь.