Мы ставим точки над I
ОСНОВАНА В АВГУСТЕ 2000 года
Читать газету
Архив
.jpg)
Главный искусствовед мастерской ФГУП «Межобластное научно-
реставрационное художественное управление» Владимир Сарабьянов. Фото: Лев Шлосберг
В 2006-м году беседовали на почве тихой радости: тогда на реставрацию фресок Спасо-Преображенского собора государство отвалило целый миллион рублей – это была небывало большая сумма по сравнению с «капельным» финансированием предыдущих лет.
В декабре 2007 года мы встретились на почве тихого ужаса: Псковская епархия с большим энтузиазмом восприняла намек комиссии управления по Северо-Западному федеральному округу тогда еще Россвязьохранкультуры на возможную скорую передачу Церкви собора Рождества Богородицы Снетогорского монастыря.
Согласно официальным епархиальным источникам, представители комиссии, приехавшие фиксировать нарушения, обнаруженные при «восстановлении» Крыпецкого монастыря, сделали несколько излишне обнадеживающих заявлений.
О том, что позволит решить проблему сохранности фресок, а что приведет к их гибели, мы тогда и беседовали с Владимиром Дмитриевичем, который работает в Рождественском соборе более 20 лет. Последствия «резкой передачи» могли быть исключительно трагическими. А ведь комиссия даже сроки передачи почти обозначила: полгода, не больше! Полгода как раз миновало. И?..
- Владимир Дмитриевич, какова на сегодня ситуация с реставрацией псковских памятников монументальной живописи? В какой тональности начался сезон?
- В этом году наметился довольно серьезный прорыв в финансировании: государство, наконец-то, повернулось лицом к двум выдающимся псковским памятникам и дало в этом году довольно большие деньги. Правда, их дали не совсем равномерно, но факт остается фактом.
Началась долгожданная и совершенно необходимая архитектурная реставрация собора Мирожского монастыря. Это единственный в России памятник (так уж сложилось – волею судеб) домонгольского периода, который до сих пор полноценно не обследован. Как-то так получилось, что на нем не сосредотачивалось внимание специалистов. Памятник вроде благополучный, вроде бы всё в порядке: бывали протечки кровли, но их ликвидировали. А капитального инженерного исследования не проводилось. Не было повода.
Но благополучие это видимое, потому что мы не знаем, что делается с фундаментом этого храма. А фундамент врос в землю более чем на полтора метра. Там, может быть, придется срезать метра два грунта, чтобы дойти до материка уровня XII века. И, скорее всего, подземная часть храма вряд ли благополучна. В любой момент может произойти любая подвижка. Мы имеем массу примеров, когда в нашей зоне, в равнинной России, бывают землетрясения. Я сталкивался с последствиями таких землетрясений на разных памятниках – это реальность. Любая подвижка, которой мы можем и не заметить, может сказаться на частично руинированном памятнике таким образом, что он моментально, в одну секунду, от одного импульса придет в опасное состояние. И вот наконец-то в этом году началась архитектурная реставрация.
Правда, я уже видел в Интернете возмущенные письма поборников (якобы поборников) православного благолепия Спасо-Преображенского собора: мол, наковыряли у храма «дырок»! Чтобы эти люди знали: это не дырки, это зондажи, необходимые в процессе исследования. И люди, которые делают эти зондажи, на самом деле заботятся о том, чтобы храм сохранялся!
- К «поборникам благолепия» мы еще, я чувствую, вернемся. А какую сумму в этом году выделил федеральный бюджет на реставрацию и какой объем работ можно на эти деньги сделать?
- На реставрацию собора Мирожского монастыря выделено несколько миллионов, я не могу сказать точно, потому что сейчас дополнительно выделена еще какая-то сумма. Это порядка 3-4 млн. рублей: на археологическое исследование, архитектурное исследование и на проект реставрации.
Псковские архитекторы во главе с Владимиром Евгеньевичем Никитиным (псковские архитекторы-реставраторы – традиционно одни из лучших в нашей стране, здесь замечательная реставрационная школа) к концу года разработают проект архитектурной реставрации. Возможно, проект даже будет предполагать восстановление первоначальных архитектурных форм XII века Спасо-Преображенского собора. Это было бы замечательно, потому что сейчас собор, скорее, похож на театральную декорацию в духе Билибина*: такой плотненький низенький грибок, как кубышка. А первоначально это был очень стройный храм с красивыми формами. Если состоится восстановление первоначальной формы XII века, то Псков получит архитектурный бриллиант.
Что касается работ в Снетогорском монастыре, то художникам-реставраторам государство выделило 3 млн. рублей – это большие средства, больше никогда и не было. И это хороший признак: мы по опыту знаем, что если министерство выделяет бюджетные средства, значит, ставит «карту» на этот памятник, значит, будут и в дальнейшем его нормально финансировать. И мы надеемся, что на эти средства сдвинем дело с мертвой точки. Потому что заморозилась реставрация Снетогорского собора, долгое время она не двигалась. Теперь сдвинется. У нас достаточно специалистов, большая бригада, мы будем работать в Пскове до ноября. И за это время сделаем довольно много.
У нас за прошлые годы полностью отреставрирован барабан, паруса, алтарный свод. Сейчас мы сделаем боковые своды и центральную апсиду. И под конец сезона снимем часть лесов, их станет в полтора раза меньше. Наша работа станет обозримее, её уже снизу можно будет увидеть.
- То есть государство наконец-таки проснулось, а тут к нам еще и австрийцы приехали с интересными предложениями по реставрации фресок. Можно, подробнее об этом будущем, хочется верить, сотрудничестве?
- А с австрийцами такая история. Развивается она в рамках болезненного и обоюдоострого процесса – реституции**. Это, действительно, очень сложно: с немцами до сих пор так и не удалось заключить никаких договоренностей, потому что они все время пытаются вывести этот вопрос на уровень общеевропейских международных стандартов, которые во взаимоотношениях с Россией просто не работают – у России в этой войне особый статус, ни с чем не сравнимые потери.
Австрийцы тоже подключились сейчас к этому процессу, поскольку из Австрии тоже вывозили культурные ценности. В частности, у нас оказался ценный архив и библиотека, представляющие для австрийцев предмет национальной гордости. По международным нормам (насколько я знаю суть) мы вовсе не обязаны эти ценности возвращать. Но, тем не менее, наше государство готово отдать эти ценности Австрии, а Австрия предлагает нам финансовую помощь в реставрации памятника культуры.
В начале прошлой недели сюда приезжал представитель австрийской стороны – профессор, начальник реставрационных мастерских Федерального ведомства по охране памятников Австрийской Республики Томас Данцль. Это в полном смысле слова высокий профессионал, реставратор-практик (отнюдь не чиновник), специалист по монументальной живописи. Он проходил обучение во Флорентийской академии реставрации, лучшем учебном заведении в Европе, а, может, и в мире. Выше всех в мире котируются две реставрационные школы: итальянская и наша. Но в России господин Данцль никогда не работал. Работал в Австрии, Германии, Италии.
Томас Данцль высоко оценил нашу работу, с ним вообще очень приятно было общаться. Он понимает суть вещей. Мы целый день общались сначала на лесах в Мироже, потом в Снетогорах. Господин Данцль был очень воодушевлен и вдохновлен знакомством с такими памятниками, было видно, что – искренне. Он вообще очень искренний человек.
- То есть вопрос можно считать решенным?
- Господин Данцль не решает вопросы окончательного финансирования, но в его компетенции дать квалифицированную оценку ситуации. Австрийская сторона еще, наверное, будет выбирать. И я не знаю всех министерских секретов – они для нас, простых смертных, закрыты. Но я так понял, что приоритет за Псковом. Профессор, конечно, загорелся и совместной работой, его очень интересуют реставрационные исследования, технологии средневековой живописи, реставрации. Он предложил прислать сюда своих студентов, которые и помогали бы нам в работе, и вели бы ознакомительную практику. Я думаю, это очень правильный, положительный момент в сотрудничестве. Надеюсь, что оно состоится.
Конечно, немножечко стыдно за нашу великую державу. Эта иждивенческая тенденция неискоренима: «Заграница нам поможет», бессмертная фраза, как ни крути. Хотя смешно говорить: богатейшая страна, которая последнее время сильно развернулась в отношении экономики, денег… И неужели страна, постоянно заявляющая о возвращенном могуществе, не может сама отреставрировать свои памятники? Своё, но при этом – и мировое культурное наследие?!
Я всегда сравниваю эту ситуацию, например, с ситуацией в бывшей Югославии – Сербии или в Македонии. Это всегда были маленькие аграрные страны, они всегда были достаточно бедны, там никогда не была развита промышленность. Но для них памятники, их культура – это самое дорогое, что у них есть. Вы бы видели – в каком идеальном состоянии там памятники! Восстанавливать их начали сразу после войны. При том, что храмов – гигантское количество, и все они расписаны, там десятки храмов с ансамблевыми росписями, как Мирож или Снетогоры.
У нас национальная гордость – пока на словах.
Но если будет нормальное финансирование, то через пять лет мы Рождественский собор Снетогорского монастыря выдадим как конфетку на блюдечке с золотой каемочкой. Пять лет – это ерунда по сравнению с тем сроком, который я тут, например, работаю. Я работаю с 1985 года! Так что пять лет очень быстро пролетят.
- А полгода уже пролетели. С момента шокирующих заявлений о возможной передаче Церкви Рождественского собора в Снетогорском монастыре.
- Я не знаю, чем тогда руководствовалась высокая комиссия из Санкт-Петербурга, возглавляемая чиновниками филиала Россвязьохранкульруры по Северо-Западу. С одной стороны, они приезжали в декабре, чтобы оценить ситуацию в Крыпецком монастыре, где на протяжении нескольких лет с грубейшими нарушениями всех законодательных норм велась застройка монастырской территории, а также всякие несанкционированные ремонты, переделки. Без всяких согласований, при очень пассивной позиции местного органа охраны памятников и при очень активной поддержке епархиального начальства! Окончилось всё это осуждающими мерами со стороны государства.
С другой стороны, та же комиссия в очень благодушном тоне стала вдруг говорить о том, что Рождественский собор Снетогорского монастыря надо передавать полностью в ведение монастыря, что здесь всем должно распоряжаться епархиальное и монастырское начальство, и что это, того гляди, произойдет. К этому сразу очень активно подключился местное управление Росимущества, которое, такое складывается впечатление, просто спит и видит, чтобы отдать все памятники в ведение церкви.
Утверждать, что такова сейчас общегосударственная политика – неправильно. Нет такой государственной политики! Но ситуация взаимоотношений с церковью по поводу памятников не имеет сейчас никакой ясности. Государство свою позицию по этому вопросу внятно не формулирует, а различные чиновничьи структуры гнут какую-то свою линию, делая на этом очень болезненном вопросе некую политическую выгоду.
Может, чиновники просто хотят бежать впереди паровоза? Показали по телевизору Медведева и Путина в храме со свечками, и уже делаются выводы: президент и премьер – верующие люди, они всё готовы отдать церкви?! Но возвращение церковного имущества церкви – вопрос чрезвычайно сложный. И государственные мужи прекрасно это понимают. Я как-то видел, когда на одном соборе у Путина спросили – можно ли вернуть церковное имущество побыстрее, он ответил: «Можно. Только осторожно». Он правильно сформулировал ситуацию. Потому что ситуация разная и зависит от множества факторов.
- Какие факторы здесь действуют?
- Во-первых, вопрос имущественный – это вопрос чисто юридический, но он вовсе не однозначен. Я бы даже сказал – совсем неоднозначен. Есть расхожее мнение: имущество церкви надо отдать церкви. Но давайте обратимся к истории и зададим вопрос «на засыпку»: а это её имущество? На какой исторический этап мы должны ориентироваться, решая этот вопрос? На 1917 год? В таком случае, должен всех удивить: в 1917 году ничего церкви не принадлежало. Всё принадлежало государству.
Процесс секуляризации начался ещё в XVIII веке. Его запустил Петр I, упразднив патриаршество и создав Синод. Синод никогда не был церковной организацией, это было, скажем так, государственное министерство по делам церкви, возглавляемое обер-прокурором священного Синода, который всегда был светским человеком. Никогда Синод не возглавлялся духовным лицом. Другое дело, что в него входили ведущие архиереи, но возглавлял Синод государственный чиновник. И этот государственный чиновник осуществлял руководство церковью и ее имуществом.
Процесс завершился в 1763 году указом Екатерины II о полной секуляризации церковного имущества: всё оно было передано государству и церкви выделялись средства из государственной казны. Тогда же было упразднено гигантское количество монастырей: их осталось тогда, дай, Бог, памяти, около 300 – вместо полутора тысяч. Монастыри превращались в приходские церкви. И монастыри, и церкви ставились на различные категории государственного учета с различным финансированием. Приход, монастырь, собор получали средства от государства. Пользуясь современными нормами, можно сказать, что церковь была пользователем этого имущества, но юридически всё это находилось в ведении государства. И так продолжалось до 1917 года. Так что, когда советская власть национализировала всё церковное имущество, она логически завершила процесс, начатый еще Петром I.
Далее: что касается меры владения храмами, являющимися памятниками. Политика государства в отношении храма как памятника была сформулирована нашим благоверным императором Николаем I, любимым всеми – и нашей церковью, и патриотическим крылом нашего общества. Он действительно был человек очень верующий, очень образованный, замечательный был человек. И если в начале XIX века никому в голову не приходило говорить о том, что храм – это еще и памятник истории и культуры, то Николай I эту точку зрения узаконил. Он уравнял богослужебный статус церковного здания и его историко-культурный статус. Причем рядом законов, охраняющих памятники от разрушения со стороны человека и в, первую очередь, со стороны, пользователя, то есть действующей церкви.
Законы, принятые в 1840, 1842 году, прямо говорят, что священноначалию запрещается проводить несанкционированные ремонты на зданиях древности. Древность отсчитывалась от XVII века и – вглубь веков. Любое внедрение, любой ремонт, любое изменение облика, замена крыши (!) должны были проводиться с разрешения соответствующих государственных органов. И эти государственные органы были довольно скоро созданы – в виде Императорской археологической комиссии, соответствующей в нашей структуре органу охраны памятников. Любой современный человек может взять подписку изданий Императорской археологической комиссии (их было несколько – Московская, Санкт-Петербургская, Казанская), каждый год издавалось 3-4 выпуска. И посмотреть: комиссия курировала все вопросы, касающиеся исторического наследия.
Благодаря участию комиссии были спасены сотни и тысячи произведений древнерусского искусства и памятников русской истории. Это считалось нормальным. Если вставал вопрос о перестройке, ремонте, реставрации, то представители духовенства выходили с этим вопросом в Синод, Синод отправлял документы на согласование в археологическую комиссию, и принималось обоюдно удобное решение. В Российском историческом архиве, который находится в Санкт-Петербурге, фонд Синода – это миллионы дел. Миллионы – не побоюсь этой цифры, я там работал много лет. По приходским церквям, большим храмам, соборам – всё проходило согласование. Об этом почему-то все забыли, всем кажется, что церковь делала, что хотела. Отнюдь.
- Кстати, поводом для формулирования государственной политики в отношении памятников истории и культуры стал приезд Николая I в Киев в 1840 году. Синклит киевского духовенства под белы ручки повел его смотреть – как они замечательно ремонтируют Киево-Печерскую лавру. Император испытал такой ужас, увидев разрушение древности, которая пережила и Мамаево разграбление, и запустение, и всякие униатские проблемы, проблемы католического внедрения, что прямо в Киеве продиктовал этот закон, и его тут же запустили в дело.
Идет такой досужий разговор: а отдайте всё церкви, это её имущество, она, мол, разберется. Так вот это – не её, на самом деле. И надо отдавать этому отчет. Это общенациональное достояние, не побоюсь высокого слова. Любой древний храм – это реликвия церковная, духовная, богослужебная. И в равной степени – это реликвия историческая и культурная. Когда речь идет о дальнейшем существовании такой реликвии, надо исходить из позиций сохранности этой реликвии, а вовсе не из того, кто должен быть её хозяином. Если церковь готова брать на себя функции сохранения этой реликвии, то это одно дело. Если не готова – дело совсем другое.
В любом случае, осуществлять сохранность памятника, даже если его пользователем является церковь, должен какой-то государственный орган: музей, структура охраны памятников. Только эта структура должна работать. Меня, например, всегда очень вдохновляет ситуация в Полоцке (в Белоруссии) в Спасо-Ефросиньевском монастыре, где сохранились фресковые росписи XII века. Местное духовенство во главе с архиепископом Полоцким Феодосием и матушкой-игуменьей Евдокией сами выступают инициаторами научной (!) реставрации фресок, без приспособления их к сиюминутным нуждам. А то, знаете, иногда можно услышать: вот здесь надо глазки пририсовать, здесь ножки, а то как мы молиться будем? Умеешь молиться – будешь молиться. И мне кажется, что это общегосударственная политика в Белоруссии.
- А примером в России Вы назовете, конечно, Великий Новгород?
- Примеров по России полно. Есть такой город на Волге – Романов-Борисоглебск (нынешний Тутаев), там стоит огромный соборище, который, как музей, наполнен иконами, фресками. Все это XVII века, все это ярославское, пышное: позолота, резьба. Собор никогда не закрывался. Всегда был действующим. И что вы думаете? Настоятель собора своей собственной инициативой создал при соборе музейную структуру хранения. Пригласил из своих прихожан сотрудницу музея, и она осуществляет хранение. Все решения по храму вплоть до мелких ремонтов принимаются за тремя подписями: настоятеля, старосты и хранительницы. Настоятель храма – протоиерей, но человек очень простой и доброжелательный, у него невероятное количество пасторской работы: ведает всеми тюрьмами региона, у него на попечении около 10 тысяч заключенных. Но ему хватает времени, чтобы заботится о сохранности того, что ему вверено.
- Чаще приходится сталкиваться с совершенно противоположной картиной, когда незнание возводится в норму: «У меня есть сан, благодаря этому я уже все понимаю». Но если, например, заболят зубы, то приходится обращаться к специалисту, к врачу. А вот в отношении сохранения памятников древности позволительно махать рукой, говорить: «Я здесь специалист и хозяин».
Если епархиальное руководство нормально будет относиться к вопросу сохранности памятников, то так же к этому вопросу будет относиться вся остальная епархия. Пока же заявления, которые мы слышим от руководства Псковской епархии и лично из уст митрополита, просто ставят крест на нормальном деловом взаимодействии. И это сразу вызывает противодействие со стороны музея – там ведь тоже люди работают, а не машины. И когда человек с 30-летним музейным стажем вдруг слышит, что «мы вас сейчас отсюда прогоним, сами будем распоряжаться, это всё наше», то реакция у него обратная, но совершенно адекватная.
Пока не будет взаимного сближения – не будет мира. Церковь должна помнить о том, что «блаженны миротворцы». Прежде всего, она должна помнить эту заповедь, творить мир и нести его в решении всех проблем, какими бы они ни были тяжелыми. Церковь должна сделать первый шаг, не такое уж это унижение. Но пока что этого не видно.
Я вот сейчас наблюдаю, что предпринимает в Мироже новый настоятель…. Странные, мягко говоря, действия, странные. Например, открытие православного кафе на территории Мирожского комплекса – как это понимать? Его, правда, закрыли быстренько, поскольку было получено предписание соответствующих органов, но был такой факт: расставили столики почти у Стефаньевской церкви, продавали квас, пиво. И я боюсь, что хватит рвения еще что-нибудь сделать. Возникает ощущение, что некоторых представителей церкви тяжело поразил дух стяжательства.
Вы знаете, кстати, что Мирожский монастырь – это вообще-то никакой не монастырь? Это иконописная школа со статусом скита, которая создавалась в свое время под отца Зинона. И по общему благодушному состоянию тогдашних времен (начало 90-х годов) все думали, что так будет вечно. Никто не смотрел вперед, все находились в какой-то эйфории. Потом Зинона убрали, школа стала постепенно обрастать какими-то мелкими хозяйственными структурками. Свечной заводик, иконописная лавка и так далее. Сейчас идут разговоры о том, чтобы вырубить яблоневый сад, начать возделывать огород. Какой огород в Мирожском монастыре, кому это в голову может прийти, с голоду, что ли, пухнем?
- Мирожский монастырь хотя бы на виду, а вот что можно наделать вдалеке от «охраняющих» глаз…
- Да, опыт Крыпецкого монастыря показывает, что эта проблема абсолютна реальна: проблема бесконтрольности действий при попустительстве властей всех уровней. Здесь, конечно, хочется сказать несколько крепких слов в адрес псковского госоргана охраны памятников. Ведь это абсолютно их ведение! Они имеют полное право и, более того, обязанность инициировать возбуждение уголовных дел по таким фактам. Иначе всё это безобразие будет продолжаться: будут пробиваться стены в Ивановском соборе XII века, чтобы туда трубу какую-то протащить. Будут застройки, будут перестройки, пока охрана памятников не заявит о себе как о хозяине ситуации. Они – хозяева ситуации! Они должны осуществлять государственный надзор и контроль за состоянием памятников. И чуть что – сразу бить в набат и действовать в соответствии с Уголовным кодексом. Тогда будет результат.
- В том-то и дело, что никто не верит в результат!
- Вы знаете, я вам должен сказать: строится у вас дом повышенной этажности в зоне регулируемой застройки, в зоне влияния Покровской башни. Я в Мироже работаю – торчит этот дом, уже торчит! И то же самое произошло в Питере с новым зданием фондовой биржи. Так вот её разбирать будут! Уже приняты соответствующие решения. А у вас пока торчит… Кстати, то же самое безобразие сейчас происходит в Снетогорском монастыре: там строят огромный корпус. Раньше при подъезде к монастырю сразу был виден собор. Сейчас вы его уже не увидите. Там на месте сгоревшего корпуса выстроили другой: по проекту он должен быть двухэтажный, а выстроен четырехэтажный. Местный орган охраны говорит: не наша компетенция, это памятник федерального значения. Хотя они должны надзирать и обращаться в федеральный орган. И я был бы рад, если бы монастырю предписали лишние этажи разобрать.
- И, тем не менее, у церкви есть основания для полновластного поведения: какие-то чиновничьи авансы, обещания, прочитанные между строк…
- Какие могут быть авансы и обещания? Памятники принадлежат не церкви, и не музею, а государству. Музей просто осуществляет оперативное управление. И должен его осуществлять! Эта территория охранная, она должна находиться в управлении учреждения культуры. Если церковь это не устраивает – значит, ей надо поискать другое место. Есть желание строить новую церковь – пожалуйста, государство выделит земли. Но застраивать охранные территории?!
Я понимаю, что и собор Снетогорского монастыря не может долго стоять без допуска туда верующих. В западных его приделах вполне можно устроить алтарь, совершать службы. Главное – оставить в покое древнее ядро. И было бы прекрасное сосуществование музея и церкви. Мирное, а не воинственное.
Я недавно, например, видел, как на Соборе президент Дмитрий Медведев передал русской православной церкви реликвии. И правильно сделал: этим реликвиям нечего делать в музеях Московского Кремля. Риза Богородицы не должна быть предметом музейного показа, такие вещи надо передавать церкви, чтобы они обрели нормальную литургическую жизнь. Да, церковь должна присутствовать в храме, который является памятником. Только меру этого присутствия надо определять совместно. Об этом надо говорить.
* Иван Яковлевич Билибин (1876 - 1942): русский художник-стилист, график, театральный декоратор, педагог.
** Реституция (от лат.Restitutio – восстановление) – форма материального возмещения ущерба в результате неправомерного международного акта путем восстановления состояния, существовавшего до его совершения. Может осуществляться различными способами. Одним из видов реституции является возвращение имущества, которое было неправомерно изъято государством с территории другого государства. В случае невозможности возвратить все неправомерно изъятое имущество допускается передача по договоренности такого же имущества или приблизительно равноценного вывезенному имуществу (субституция). Любые сделки в отношении неправомерно изъятого имущества, передача и вывоз его в третьи страны считаются недействительными, а само имущество подлежит возвращению государству, в чьем владении оно находилось до совершения международного правонарушения. После Второй мировой войны вопрос о реституции ставился в 1947 г. в мирных договорах СССР с Финляндией, Италией, Венгрией, Румынией и Болгарией и другими странами. В конце ХХ века началось обсуждение вопроса о реституции в отношении ценностей, вывезенных СССР из побежденной Германии в качестве трофеев и не оформленных как собственность советского государства в соответствии с нормами международного права. Мнения экспертов и политиков по поводу возможности возврата этих ценностей Германии разделились. / Энциклопедия «Война и мир».
.jpg)