Тревога

Когда страшные новости 29 марта долетели и до нас, я подумала: «Слава богу, что во многих школах сейчас каникулы». Вагоны метро могли быть забиты школьниками, спешащими на учебу, и тогда... страшно представить, что тогда. Дети — самые ранимые, самые беззащитные — не должны страдать от наших жестоких взрослых игр. Не должны, хоть и получается иначе.

Саша, проснувшись, застал меня за этими неспокойными мыслями:

- Ма, ты чего такая грустная?

- Сынок, чуть позже расскажу. Сейчас не готова.

- А когда будешь готова?

Действительно, когда?..

Если честно, я бы предпочла не рассказывать детям о таких страшных, непоправимых трагедиях. Просто потому, что мне самой очень страшно. Так зачем еще пугать сыновей, не слишком ли они малы для таких новостей? Не хочу, чтобы их дни наполнялись тревогами, а ночи — кошмарами. Многие мои сверстники подтвердят, что боялись звука летящего самолета, потому что он может сбросить ядерную бомбу. Что плакали во сне, видя горящие города.

Таким был невроз нашего детства. У наших детей — другой. Приятельница жалуется, что ее сын-дошкольник играет в террористов, выступая при этом на стороне агрессора. «Ребенок перерабатывает свои страхи», - успокаивает встревоженную маму психолог. Но успокоение сомнительное. Потому что страх этот — есть, и он гложет маленького шестилетнего человека.

«Ну, своих-то детей ты можешь не пугать», — уговаривает меня внутренний голос. Мы живем в маленьком провинциальном городке, вдали от трагедий и взрывов. Не смотрим теленовости, оберегая свой покой. Лев не ходит в сад, а Саше до конца недели не надо в школу. Вот они, мои дорогие, все при мне, под защитой. Не скажу — даже и не узнают.

Увы, опыт подсказывает, что дети по своим каналам, иногда шестым чувством, догадываются об опасности. Мы никогда не показывали Льву фильмов-катастроф и не говорили о гибели авиалайнеров. Но отвалился хвост у его игрушечного самолета, и теперь непуганый четырехлетка боится летать, потому что «самолетик может сломаться».

Впрочем, Льва я еще сумею оградить от трагических новостей. Экзистенциальные вопросы его пока не волнуют, и рано, на мой взгляд, торопить события разговорами о смерти, тем более о насильственной. Но Саша — не под стеклянным колпаком живет. Не сегодня, так завтра узнает и как тогда расшифрует мое молчание? Как неумение посмотреть собственному страху в лицо? Или как равнодушие к гибели десятков соотечественников? Оба варианта – проигрышные. Напуганный родитель не может защитить ребенка. А равнодушие... Думаю, именно оно делает людей в конечном итоге негодяями. Все-таки с тринадцатилетним подростком не просто можно, но и необходимо обсуждать даже самые горькие события.

- Алексаш! Должна тебе рассказать, в Москве взорвали несколько вагонов метро.

На лице у сына такие же растерянность и тревога как, наверное, у многих в эти дни. И первый вопрос:

- А как там наши?

Родственники, знакомые, близкие люди, которые живут в столице и могли этим утром ехать на работу — за них мы, конечно, волнуемся в первую очередь.

- Еще не знаю, отправила SMS-ки.

А потом – испуг и гнев, и еще масса вопросов:

- Кто это сделал? Зачем? Найдут ли их?

Ох, как тяжело отвечать на детские вопросы, когда и сам не знаешь ответов. Я читаю Саше новости о версиях следствия, о плане «Вулкан», о мобилизации московской милиции. И спрашиваю сама себя, не зря ли растревожила сына.

Все-таки не зря. Уж через час трагическую новость обсуждают под окнами соседские мальчишки и девчонки. Двор непривычно тих. Слышно, как плачет двенадцатилетняя Мадина, у которой в Москве старшая сестра не отвечает на звонки. Саша утешает ее так же, как недавно утешала его я:

- Знаешь, сколько сейчас звонят? Мобильная сеть не справляется, она позвонит.

Сложность ситуации еще в том, что Мадина – чеченка, а про «кавказский след» не слышал разве что глухой. Мне тревожно, не упрекнет ли кто напуганную девочку родством с террористами. Но даже те из ребят, кто позволяли порой нетолерантные высказывания в адрес Мадининой национальности, лишь сочувствуют и утешают. Не озлобились, хорошо. В нашем маленьком, но многонациональном городе общая злоба могла бы иметь страшные последствия.

Детские печали коротки, и скоро вместо вздохов и всхлипов во дворе снова веселый смех и догонялки. И это – тоже хорошо. Страх не должен царствовать, детям природой положено смеяться, а не дрожать в испуге. Но все же вечером, перед сном Саша раскрывает сокровенное:

- Мам, а как же я теперь через Москву к бабушке поеду?

- Боишься?

- Угу.

- Я тоже за вас боюсь. Но теперь и метро долго будет под особой охраной, и аэропорты. Да и сами люди будут повнимательнее. Ты же знаешь, что делать, если видишь подозрительного нервного человека?

- Позвать милиционера.

- Если чья-то сумка стоит без присмотра?

- Не трогать и позвать милиционера...

В мирное время мы учим с детьми правила выживания. Такие наивные и едва успокаивающие. Грустно все это. И действительно страшно.

Елена ЧЕРЕПИЦКАЯ.

Продолжение следует...

Предшествующую публикацию см. здесь.