Улучшает ли людей христианство?

И становится ли человек лучше, обратившись ко Христу?

Вопросы не новы, но по-прежнему требуют честного ответа от всякого, назвавшегося христианином. Обратиться к ним, а, вернее, вновь к ним вернуться, заставила только что прочитанная книга Людмилы Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик». Впечатление сильное. На последних страницах даже вспомнились юношеские откровения при чтении Достоевского. Я и прежде читал Улицкую – с интересом, не более. Теперь же все, написанное ей прежде, видится лестницей к «Даниэлю Штайну».

Страшный Суд. Рафаэль Кокси. панель, масло.

Написано глубоко, умно, мастерски по форме. Избранная автором форма – роман в письмах, дневниковых записях, беседах, выдержках из газетных сообщений, - необыкновенно трудна. Представляю, как часто возникал соблазн соскользнуть на привычную, знакомую тропу повествования от третьего лица.

Но истинный художник сознательно ограничивает себя жесткими рамками формы, дабы наиболее сильно прозвучала тема. Так поэт, избравший сложную, но единственно необходимую с его точки зрения форму, и нашедший в себе силы и терпение выразиться в ней наиболее полно, достигает высочайшего результата. Таковы выстроенные в математически выверенную композицию чеканные терцины Данте в его «Комедии», названной другим великим поэтом «Божественной», или «Евгений Онегин» Пушкина, или небольшая дивная поэмка «Коринфская невеста» Гёте. Да мало ли примеров… Но, в конце концов, форма – лишь средство.

Вереница исповедей, выстроенная Улицкой, позволила ей вплотную приблизиться к самому для нее важному, и не со стороны, но языком разных судеб проговорить самое главное из всего, что ей выпало пережить, перечувствовать, передумать.

Не могу сказать, что книга стала для меня великим откровением, но многое из намеченного в ощущениях прояснилось, облеклось в слова, подтвердилось, помогло двинуться дальше. Прежде всего, в понимании терпимости к друг другу и совместимости всех нас – хотя бы на том основании, что на одной Земле живем и одним человечеством зовёмся, - людей разных воззрений (религиозных и политических), устремлений, схваченных страстями и способных им противостоять, осуждающих и умеющих за грехом видеть человека – творение Божие, тупо следующих догмам и – по призванию Любви – каждодневно и незаметно, без мыслей о высших целях труждающихся для ближнего.

Я благодарен ей за новую свою мысль о том, что надобно не делить людей по своим симпатиям-антипатиям на хороших и плохих, но стремиться быть соработником Богу в Его хлопотном деле спасения всех, не посягая при этом на оставленное Им за Собой право окончательного суда. Что все мы, даже лучшие из нас, находимся на расстоянии одного мгновения от грехопадения и должны об этом помнить. Что, чем бы ни были заняты, мы всегда союзники либо Богу, либо врагу Его. (Чьим, к примеру, союзником был св. Иоанн Кронштадтский в момент, когда 6 сентября 1908 года в Предсмертном дневнике молился об умерщвлении Толстого: «Гди, не допусти Льву Толстому, еретику, превосшедшему всех еретиков, достигнуть до праздника Рождества Пресвятой Богородицы, которую он похулил ужасно и хулит. Возьми его с земли – этот труп зловонный, гордостью своею посмердивший всю землю. Аминь» - ? И это – вместо необходимой, казалось бы, для праведника молитвы о ниспослании покаяния заблудшему рабу Божию.)

Возникали и несогласия с автором, а в некоторых богословских рассуждениях виделись ошибки неведения и даже наивность. Восхищало владение словом, сюжетом – внешним и внутренне-духовным. Поражали исторические познания, историчность, вплетённость повествования в события не только минувшего века, но и в историю в библейском ее масштабе. Но этим займутся, коли найдет охота, профессиональные критики, историки, богословы, что они, насколько мне известно, и делают. И Бог им в помощь, ибо творчество Людмилы Улицкой и впрямь достойно самых серьезных исследований. Для меня же роман – повод и отправная точка размышлений о нынешнем христианском самосознании.

По мнению Улицкой, если упрощенно, совсем не обязательно быть христианином или исповедовать любую другую религию, чтобы быть хорошим человеком. Бескорыстным, живущим для других и, не на словах, а на деле осуществляющим самой жизнью своей заповедь любви к ближнему, - таким, каким хочет видеть человека Господь. Таков праведник Даниэль.

В одном из своих писем, тоже включенных в роман, Улицкая рассказывает, как, встретившись с реальным Даниэлем, прототипом своего героя, ощутила живое присутствие Бога рядом с ним. Образ, созданный, написанный (так и хочется сказать – записанный) ей в романе, необыкновенно силен. Прежде всего, тем, что, прожив жизнь в условиях экстремальных и просто слушаясь совести, остался – стал! – человеком Божиим. Война, Холокост. Служба переводчиком в гестапо, где его, еврея, принимали какое-то время за немца, спасение от расстрела загнанных в гетто. Потом – крещение, монашество, католическое священство, приезд в Израиль в первые годы его становления, когда иудейство было не только духовной опорой, но и силой, политически объединяющей. И – значит – противящейся всему разъединяющему, в том числе и христианству.

Католик, еврей, Израиль – куда уж экстремальнее! Да его там должны были в порошок стереть, не свои так чужие. Но вот и вопрос: а кто тут свои и чужие? И как он похож на другой, заданный некогда Иисусу: «А кто мой ближний?» А ближним оказывался тот, кто был рядом и нуждался в помощи. И он, как евангельский самарянин, ее оказывал – именно ту, в которой была нужда.

Да, Даниэль потерпел поражение: когда он погиб, община распалась, храм Илии у Источника вернулся в запустенье. Осудило церковноначалие, хоть он и не успел получить уже отправленное ему распоряжение о запрещении в служении. Но и Христос потерпел поражение от мира сего: его арестовали, приговорили, и ученики разбежались – всё как Он предсказал. В этом смысле призыв Христов не что иное, как призыв к поражению в мире сем. Стояние за правду – и это подтверждено многократно – неизбежно ведет к лишениям, изгнанию, мученичеству, наконец. Вот и на Даниэля нашелся свой Иуда – заклинившийся на ортодоксе Ефим Довитас, в ревностном своем помрачении настрочивший донос на человека, некогда поддержавшего его в жизненно важной ситуации. Они – праведники всех времен, соль земли, ничего не ищущие для себя – терпят поражение здесь ради окончательного торжества Божественной Истины, но Господь всегда будет находить их для Себя.

Улицкая приводит целый список – свой список – праведников, готовых пройти, либо уже прошедших свой путь до конца, в котором встречаются и известные имена: «…в конце концов, это отец Александр Мень, отец Сергий Желудков, Анатолий Эммануилович Краснов-Левитин, Ведерниковы… Эти люди были для меня церковью. Тут я поняла, что перебираю прекрасные лица теперешних отцов – Александра, Владимира, Георгия, Виктора (Мамонтова) И еще десяток наберется. А кто говорил, что праведников должно быть много?..».

Принимая список Улицкой, я вписал бы в него отца Павла Адельгейма [ 1 ], иконописца архимандрита Зинона [ 2 ], встреча и общение с которыми стали основными направляющими в жизни, и не только моей. Но и они, которые могли бы составить славу Псковской епархии, оказались гонимы церковной властью. Да и надо-то было не помогать даже, а просто не мешать, не запрещать, не отнимать, не изгонять. Но – таковы законы мира сего. У многих из нас есть такие списки, они наверняка связаны между собой, сшиты невидимыми нитями, пересечениями общих имен и – как знать – может, и составляют Церковь Христову, какой она была Божественно задумана.

«Бедное христианство! Оно может быть только бедным: всякая торжествующая церковь, и западная, и восточная, полностью отвергает Христа», - утверждает Улицкая. Трудно не согласиться хотя бы по той причине, что всякая система (а церковь – куда ж деваться – система, организация, институт) в силу своей природы стремится к утверждению себя в мире, хочет быть сильной и влиятельной. Но – опять закономерность? – приобретая влияние, она теряет Христа.

Патриарх Кирилл, еще будучи митрополитом Смоленским, говорил в одном из своих «Слов пастыря» по ТВ (15.11.2008.): «Конечно, прав о. Александр Ельчанинов, что всякое гонение очищает церковь. Во времена римских императоров, которые гнали христианство, церковь была не такой уж большой, но очищенной горнилом гонений. А трудности в церковной жизни возникли именно тогда, когда гонения прекратились, и в церковь, по благословению императора и высшей власти, хлынули чиновники, аристократы, военачальники. Церковная карьера стала восприниматься как карьера светская…». Казалось бы, все верно, все понимает человек. Но – что мы видим в реальности?

Улицкая: «В России церковь отвыкла за советские годы быть победительной. Быть гонимой и униженной ей больше к лицу. Но вот что произошло – с переменой власти наша церковь пала на спину и замурлыкала государству: любите нас, а мы будем любить вас. И воровать, и делиться… И церковный народ принял это с ликованием. А на меня напало отвращение…»

И – снова согласие и, честно говоря, готовность это отвращение разделить. Однако, что она называет церковным народом? Или себя и всех, кто болезнует о церкви, торжествующей «на земли», а не «на небесех», она к церковному народу не относит? И когда это церковь была привычно победительной, до революции, что ли? Тогда откуда взялся церковный народ, самообольщенно названный кем-то «богоносцем», с радостью рванувший срывать колокола, топтать иконы, гадить в храмах, а то и стирать их с лица земли? Выходит, не было в них веры Христовой? А что же было? Принудительное православие, против которого, как против всякого принуждения, и взбунтовались. И к которому, судя по всему, опять идет дело.

А еще было и остается, и об этом тоже говорит Улицкая, глубоко укоренившееся обрядоверие, церковное суеверие, а по сути – язычество, в котором Христос с Его «оставь все и иди за Мной» совсем лишний. Потребительство типа «ты мне – я тебе» процветает в церкви и, как правило, поощряется священством, - понятно, почему. Дескать, я тебе свечку, а ты мне зуб вылечи, или устрой на хорошую работу, или помоги забеременеть. Перед каждым образом, крестом, аналоем череда подсвечников. Отец Зинон сказал как-то, что, случись апостолу Павлу войти в нынешний православный храм, он подумал бы, что попал в языческое капище. И Улицкая: «Если использовать способ вычитания – интересно посмотреть, что останется в России от самого христианства, если вычесть из него язычество…»

Из той же оперы и архиерейское богослужение, которое превращается из общей молитвы в поклонение предстоятелю, особенно там, где архиерей редкий гость. «Испола эти деспота» (“многая лета владыке”) звучит нескончаемо. А потом, в алтаре, конверты, конверты – архиерею и иже с ним. За то, мол, что облагодетельствовали. Запомнилось, как однажды в нашем храме настоятель сообщил, что, к сожалению, архиерей на этот раз в командировке и не сможет быть на престольном празднике, и – по храму прошел невольный вздох облегчения.

Конечно, вызывают отвращение и архиереи-стяжатели, и монахи-любодеи, и священники-карьеристы. Многих, прежде всего, готовых впервые переступить церковный порог, они и отвращают от церкви.

Но тут самое время учиться отличать зерна от плевел, истинных служителей Божиих, которые, слава Богу, всегда есть и будут, от пользователей бренда «РПЦ». Я и сам мог бы привести множество примеров недостойного поведения церковных людей в сане или без него. И, напротив, множество случаев сердечной бескорыстной отзывчивости тех, кто считает себя атеистами. Страшновато прозвучало для меня признание одного монаха, очень мною уважаемого: «За двадцать лет монастырской жизни я не видел ни одного человека, которого жизнь в монастыре сделала бы лучше». И услышанное от него же: «Среди атеистов хороших людей ничуть не меньше, чем в церкви». А о. Сергий Желудков называл их «анонимными христианами». Но тогда – зачем Христос?

Человеческую порядочность Улицкая ставит выше христианства и любой другой религии. Вот и ошибка: нельзя соизмерять несоизмеримое. Я очень благодарен автору «Даниэля» за то, что помогла понять: христианство само по себе – не добродетель. Это одно из самых расхожих заблуждений, попросту – миф, что быть христианином – значит быть лучше остальных. При этом сами христиане, как правило, считают себя избранными, чем-то вроде первого сорта, а те, что со стороны, предъявляют им завышенный морально-нравственный счет. Но – и это надо понять: христиане – те же люди, подверженные тем же грехам, страстям и искушениям, что и остальные. И отличаются лишь тем, что в борьбе со своей греховностью обращаются ко Христу, как якорю спасения, ибо «невозможное человекам возможно Богу». Это отличие решающее, других нет. Каждый из нас строит свой частокол грехов между собой и Богом, ибо «несть человека, иже поживет и не согрешит», но – «научи меня видеть мои прегрешения» – взывает при этом христианин, молит Спасителя об освобождении от рабства греха и , несмотря ни на что, вопиет из своего непотребства: «да будет воля Твоя!»

Замечательный писатель-христианин Клайв С. Льюис, рассуждая о том, улучшает ли человека христианство, говорит в одном из интервью: «Мне припоминается реклама зубной пасты. Обычно она гарантирует: 1) что зубы у вас будут лучше, если вы ее купите; 2) что если вы ее не купите, они станут хуже. Но вы не можете на этом основании сравнивать купившего ее человека, у которого плохие зубы, и белозубого негра, который о ней не слыхал. …Чтобы судить, надо знать, с каким сырьем возится Господь в каждом отдельном случае». Что касается «сырья», то сдается мне, у нас в России оно далеко не лучшего качества. Тут можно повторить вслед за поэтом:

Прости нас, Боже, мы пришли оттуда,
Откуда и пойти-то было – чудо.
Наш дар – он весь – в горсти.
(Елена Пудовкина)

Я не знаю, как Бог спасает не христиан. Более того, что-то мне говорит, что я не должен этого знать, как и многое другое, что за пределами моего разумения. Как справедливо замечает Улицкая, человек не обязан иметь суждение обо всем.

Как-то Антоний Великий задался вопросом: почему одни умирают в младенчестве, а другие доживают до глубокой старости, одни богаты, а другие проживают в нищете, одни живут во здравии, другие всю жизнь мучимы болезнью и т. д.? На что услышал: «Антоний, то – судьбы Божии. Себе внимай!».

Я из тех, кого позвал Христос. И с этого момента в ответе, как этим призывом распоряжусь.

Виктор ЯКОВЛЕВ, г. Псков

 

1 См.: В. Яковлев. Сжитие со свету // «ПГ», № 49 (368) от 19-25 декабря 2007 г.; Е. Ширяева. «Вот и я восхожу на свою маленькую Голгофу» // «ПГ», № 8 (377) от 27 февраля - 4 марта 2008 г.; В. Яковлев. По заповедям Блаженства // «ПГ», № 30 (399) от 30 июля – 5 августа 2008 г.; В. Яковлев. Век русской Церкви: от гонений до крови до объятий до смерти // «ПГ», № 32 (453) от 26 августа – 1 сентября 2009 г.

2 См: С. Ямщиков. Отец Зинон: «Икона ничего не изображает, она являет…» // «ПГ», № 31 (250) от 17-23 августа 2005 г.; См.: Е. Ширяева. Беседы без иконописца // «ПГ», № 38 (407) от 24-30 сентября 2008 г.; Савва Ямщиков: «Скажите мне, кому вы отдали иконы?» // «ПГ», № 39 (408) от 1-7 октября 2008 г.; А. Тасалов. Иконоборчество равнодушных // «ПГ», № 40 (409) от 8-14 октября 2008 г.; Е. Ширяева. Работать и добиться // «ПГ», № 45 (414) от 12-18 ноября 2008 г.; Редакция. Поновили; В. Курбатов. Православие «с иголочки» или Подмененное сокровище; А. Тасалов. Горько // «ПГ», № 2 (423) от 21-27 января 2009 г.