3акон о жизни

Закон о культуре в России – это закон о самосохранении народа, и его надо обсуждать с народом

В Общественной палате обсуждали «Закон о культуре в Российской федерации», предложенный Госдумой. Перед началом я ждал столкновения вариантов Закона Общественной палаты и Госдумы, потому что они существенно различны. И видел, что этого же столкновения опасался и проводивший слушания заместитель председателя Комиссии по сохранению культуры Общественной палаты С. А. Абрамов.

Валентин Курбатов. Фото: Лев Шлосберг

Но обсуждение, верно начатое председателем комитета по культуре Госдумы Г. П. Ивлиевым и продолженное членом такой же комиссии Общественной Палаты Е. А. Лукьяновой, хотя они и были главными антагонистами, представлявшими свои варианты Закона, пошло с такой разумной осмотрительностью (обе стороны поняли, что важнее всего собственно Закон, а не расхождение частностей), что все прошло спокойно и согласно. Закрывая слушания, и С. А. Абрамов был искренне рад – нельзя начинать благое дело с противостояния.

Уже в коридоре мы перекинулись несколькими словами с Г. П. Ивлиевым о скором новом обсуждении уточненного варианта, и я поторопился сказать, что, как ни покажется странно и поверхностно, но в таком Законе едва ли не важнее всего преамбула.

Григорий Петрович улыбнулся моему простодушию. А я уж хоть вот так заочно договорю, почему преамбула кажется мне такой важной. Ведь она пишется не для юристов, чиновного аппарата и грядущих исполнителей. Она объясняет каждому человеку в государстве, зачем необходим такой Закон. Деятели-то культуры и так знают, зачем он. А вот «гражданин Отечества», исправный налогоплательщик, хочет знать, на что расходуются его деньги (он почему-то всегда уверен, что расходуются именно его, а остальные только и живут для расточения его налогов).

Что это за культура такая? Не те ли это комические пустяки, которые он видит в исшутившемся телевизоре? Так он как-то и без них жил прежде и вперед поживет. Не те ли «крутые ребята» из рок-групп, мужского стриптиза и «подтанцовок» для певиц, которые глядят с городских афиш? Так он и сам не ходит, и детей с удовольствием не пустит. Не театры ли, на спектакли которых уже и «новый русский» спрашивает: «Можно ли с дамой?», потому что все чаще с нею уже нельзя?

Да, положа руку на сердце, и сами-то депутаты Госдумы из других комиссий, которым предстоит принимать этот Закон, не думают ли о матушке-культуре так же? Промышленность бы поднять. Сельское хозяйство в чувство привести. В вооружении позиций не сдать. До культуры ли?

И вот они читают нынешнюю преамбулу, а там «включение в процессы глобализации», «комплексная модернизация», «техническое переоснащение», «рыночные отношения». Поневоле в глубине души смутишься. Опять, значит, на пустяки, на слова деньги пойдут? А то и на опасности. Прочитаешь вот, что «надо включаться в процессы глобализации» и сразу вспомнишь, что при всех больших экономических форумах непременно «бьют посуду» противники этой глобализации, и тащат их в участки, поднимают несметные полицейские силы (а ведь это тоже деньги). Так что? – значит, чтобы и у нас явилось то же?

Специалист тут хмыкнет: ну, уж ты нас совсем за дураков держишь.

А это я не вас, а себя за него держу. Мы ведь культуру-то как понятие так еще и не определили. То, что предлагает Закон («совокупность присущих обществу или социальной группе отличительных признаков, ценностей, традиций и верований, находящих выражение в образе жизни и искусстве») так общо, что тут никаких стен не найдешь – чисто поле. Вот тут о преамбуле-то и подумаешь.

По мне она и во всяком законе должна писаться простым человеческим языком, чтобы человек не в «правовом поле» себя чувствовал, а дома. А уж в «Законе о культуре» - и того более, потому что, может, важнее-то этого Закона и нет. Ведь он, если вдуматься, касается всей человеческой жизни, ее основ и опор, на которых, в конце концов, стоят и промышленность, и сельское хозяйство, и космос, и вооружение. И это никакое не преувеличение, а простая повседневная правда.

Не зря в Интернете 311 (триста одиннадцать!) определений понятия «культура», что вернее всего говорит о напрасности попыток вогнать эту вселенную в тесный коридор «аппаратного учреждения». Не зря во вступительном слове на слушаниях Г. П. Ивлиев говорил, что это «мировоззренческий закон» и что в обсуждении неизбежна и «политическая составляющая». Мы предпочли осторожные частности – не перед выборами же о политическом обертоне Закона говорить, хотя существенная его часть посвящена взаимоотношению государства и культуры, их взаимной ответственности. Правда, про «взаимную ответственность» это уж я вставил. Никто про ответственность культуры перед государством и ее обязательствах перед ним не говорил и в Законе об этом ни слова. Хорошо, если об этом не говорится, потому что это «само собой разумеется». А если нет?

Но тут надо сразу оговорить, что мы говорим об ответственности культуры перед сознающим себя государством с ясной системой координат, ясным идеологическим и духовным строем, о котором и всякий гражданин этого государства знает. Знает, чтО строит государство, какие определяющие цели держит перед собой, как «позиционирует» (простите!) себя на карте истории и мира. Ведь сказать, что мы живем в «свободном гражданском обществе» или «правовом государстве», это все равно, что не сказать ничего. Это значит только заставить человека замкнуться – ну, значит, эти ребята делают что-то свое, и лучше им не мешать. Не до меня им – вон у них какие заботы!

Ну, а если государство себя «очертит» и, хоть перед выборами, свою перспективную программу по-человечески назовет – не по ВВП, ЖКХ, ФэЗэ (так сокращают профессионалы от законодательства «федеральный закон»), а по обыкновенному человеческому пониманию, то и культура себя скоро найдет. И выберет из 311-ти определений то, которое ей на этот час ближе. А, может, просто вспомнит себя в покойной целостности и найдет в себе мужество сказать государству, что культура не «совокупность признаков», а вся накопленная веками вглядывающаяся в себя жизнь, которой не надо было даже и определять себя, потому что жизнь была просто жизнь.

Странно было бы думать, что Козьма Минин прежде, чем позвать новгородцев против ополячивания России, искал определения поприличнее, чтобы, не оскорбляя европейского слуха, сформулировать патриотическую идею. Он жил дома и хотел жить дома и потому 400 лет назад (случайны ли «круглые даты»?) попёр поляков с их Владиславом. Может, и мы через четыреста лет про дом вспомним.

Когда культура начинает «определять себя», она перестает быть жизнью и становится «отраслью», которую можно регламентировать, отводить ей «место» в иерархии социальных структур. В конце концов, это означает просто перестать быть народом, потому что на самой глубине культура и народ – это одно понятие.

А «определение» - только способ коллективного внушения, способ планомерного выведения народа из органического целого как раз в удобные, управляемые «социальные структуры».

Мы почти не заметили, когда исчезла живая традиция, то золотое «коллективное бессознательное», которое легко и естественно объединяло государя и крестьянина в курной избе, которое как-то таинственно еще доживало в советском человеке и делало нас Россией. Вместо него явилось дробное современное сознание, и живая традиция подменилась цветными этикетками списанных с чужого языка идей, позволяющих делить Россию на «единую», «справедливую», «державную», «демократическую» - знай выбирай по вкусу! А Евангелие вон еще когда предупреждало, что «разделившееся в себе царство не устоит».

Ну, а как пошли делиться «россии», «фронты» и «ополчения», то тут уж и культура пошла делиться на «массовую», «интеллектуальную», «духовную», перестала быть почвой, какой являлась при рождении понятия, и тоже пошла рвать русского человека на славянофила и западника, патриота и демократа, традиционалиста и постмодерниста. И чем далее, тем мельче. И тут уж без «Закона о культуре», который введет эту безбрежность хоть в какие-то берега, не обойтись.

Только боюсь, что «берега» эти окажутся ненадежны и неизбежно тотчас начнут подмываться ручьями «подзаконных актов», на работу над которыми уходит основное время Думы, у которой что ни заседание, то «о внесении поправок» к тому и сему. Это деление может длиться бесконечно, пока понятие «народ» окончательно не размоется в «население» и все, подтачивающие нынешнее сознание эсхатологические предчувствия и апокалиптические тревоги, окажутся реальностью. И Россия, как мечтает мир, уйдет в сырьевые придатки тем государствам, которые лучше слышат слово «культура», как синоним государства и народа.

Я думаю, что осмотрительность при обсуждении Закона хороша и желание поскорее вынести его на рассмотрение Думы разумно – каждый день только умножает наше разделение. Но еще более важным мне кажется вынесение этого Закона на народное обсуждение, чтобы мы на минуту остановились и вгляделись в себя, чтобы поняли, как далеко можно зайти в цивилизационные тупики, куда всегда приводит человека слишком материалистическое и сиюминутное существование.

И, может быть, вспомнили в себе еще слышный, еще отечески и матерински остерегающий нас голос народного сердца, и еще постояли бы перед небом и миром тем, чем были задуманы Богом при рождении этого сердца – духовной крепостью мира, чьи «сырьевые ресурсы» света и памяти еще послужат человечеству понадежнее нефти и газа.

Пусть это простодушно, но мне всё кажется, что мы обсуждаем не Закон о культуре, а Закон о самосохранении народа.

Валентин КУРБАТОВ,
писатель, член Общественной палаты РФ, г. Псков