Лесное пиршество

Слово

Олег Новицкий

(Продолжение, начало в №25)

Небо было ясным, звезды начинали проступать, легкий ровный ветерок тянул поперек распадка.

Алексеич задумчиво шагал вдоль вагончика, ничего не говоря. Огонек его папиросы то вспыхивал, то угасал в такт затяжкам. «Хочешь посмотреть волков на приваде?» – обернулся он ко мне. – «Конечно!» – «Ну, тогда, считай, мы без сна. Пока туда, пока там, пока обратно, и до рассвета недалеко.» – «Ничего, завтра в санях подремлем, пока нас Вася до места везет». Алексеич поскреб затылок и продолжал: «Когда мы сюда подъезжали, заметил, как сороки целой оравой трещали? Нет? А я сразу понял, что там какая-то падаль. Сороки по одиночке живут и только на падаль вместе слетаются. Орут бестолковые что есть силы, только других едоков скликают. На их крик и лисы, волки, и прочие мясоеды бегут – знают, что поживиться можно. До этого места, думаю, не больше километра будет. В таком деле многое от везенья зависит – ветерок не сменился б, туч бы не натащил. Сейчас к полнолунию близко, так что если повезет, поглядеть можно». «А стрельнуть?» - спросил я с тайной надеждой на редкий охотничий трофей. «Погоди ты стрелять. Тут еще много всяких «но» будет. Где волки свои лежки устроили? На том или этом склоне? Или вниз по оврагу? Обычно они с подветренной стороны от привады ложатся и лежки свои стараются не менять, чтоб не следить попусту. Только кто его знает, куда ветер три дня назад дул? А насчет стрельбы я тебе так скажу – нам бы так лечь метров за сто, чтобы они нас не учуяли. С этого расстояния, как ты знаешь, не стрельнешь. Ружья мы, конечно, возьмем, но это так, для техники безопасности.» - «Ну, тогда что делать?» – нетерпиливился я. – «Не суетись,» – улыбнулся главный лесничий, – «Делай, как я. От нас тоже кое-что зависит». Алексеич отошел несколько шагов, сломал пару сосновых веток, скинул тулуп и, размяв в ладонях хвою, стал втирать ее в широкий воротник тулупа. «Володя! Ты что придумал? Эта хвоя всю шею сожрет и за шиворот налезет. Будешь потом месяц, как шелудивый, чесаться!» – «Хочешь посмотреть – потерпишь. А не хочешь – иди спать, я один посижу». Ничего не поделаешь, придется делать, как он. А он, не прерывая своей «парфюмерии», продолжал - «От нас с тобой табачищем за версту садит и человечиной тоже! А так, завернешься в тулуп, воротник вверх, чтобы одни глаза, и дыши внутрь – может, они нас и не учуют. Ружья здесь зарядим, чтобы там затворами не щелкать, стволы тряпкой чистой заткнем – знаешь, как жженым порохом из них тянет. Еще один шанс в нашу пользу. Да и подъехать надо с умом. Мужики правильно говорят – эти твари хорошо считать умеют, сколько приехало, столько и уехать должно – пешком туда можно и не ходить, без толку» Тулупы мы оставили на морозе, а сами вернулись в теплушку подремать до полуночи. Вася безропотно согласился свезти нас в засаду, заметив с усмешкой: «Поколобродьте на свежем воздухе, а я в тепле поскучаю».

Тепло так разморило меня, что я провалился в сон на полуслове и проснулся от тряски, будившего меня Алексеича.

Луна, словно подвешенная в небе желтая лампа, светила так, что звезды поблекли и были едва видны. Ветерок все так же ровно тянул на облюбованный нами склон. Сани стояли запряженные, и мы, завернутые в свои тулупы по самую макушку, улеглись по бортам саней головами вперед. Вася притрусил нас сеном, уселся повыше, чтобы быть позаметнее, и мы тронулись. Мерин шагом тянул наши сани вверх по склону. Никто не произносил ни слова, только конь пофыркивал, продвигая нас к месту засады. Минут через пятнадцать-двадцать, получив сигнальный толчок, я скатился с саней, а Вася как ни в чем ни бывало продолжал свой путь без единой заминки. Алексеич, скатившийся по другую сторону саней, лежал в метре от меня, дожидаясь пока сани отъедут, отвлекая внимание невидимых наблюдателей. Мы оба лежали около громадного камня, обросшего небольшими сосенками. Как нашли это укрытие мои следопыты – уму не постижимо. Перекатившись к подножию камня, мы стали устраиваться. Третий тулуп, захваченный из саней, был постелен под ноги, ружья уложены к самому основанию камня. Встав на колени и вытянув шею, можно было неплохо видеть все впереди. Найти глазами растерзанного лося было несложно. Черное пятно на снегу выделялось настолько отчетливо, что ошибиться было нельзя. Вокруг снег истоптан, покрыт черными точками – наверное, клочками шкуры и шерсти. Теперь оставалось только ждать. Алексеич демонстративно зажмурился, показывая, что я могу подремать, а он посмотрит – потом поменяемся. Устроившись поудобнее, смотрю на небо, деревья, слушаю тишину и шорохи леса. В лесу ветра совсем мало. Вершины иногда скрипнут смерзшимися ветвями, да хрустнет обломившийся сучок, а здесь, внизу, полная тишина. Бинокль время от времени меняет смотрящего. У лосиной туши никаких гостей. Но нет! Какая-то живность потаскивает мясо, жадно наполняя свое нутро дармовым угощением. Кто это - не видно. Ее тень то сливается с темным пятном туши, то отделяется от него, унося очередную порцию лакомства. Жадность, с которой маленький зверек глотает куски, объяснима. Неровен час, явится больший собрат, и будешь в стороне облизываться, наблюдая, как тот уплетает сытный завтрак.

А вот гость покрупнее. Лиса аккуратно пробирается, держа нос на ветер. Останавливается, слушает, делает несколько шагов и замирает. Голод тянет вперед, страх держит на месте. Но голод сильнее – лиса, пригнувшись, пробегает последние метры, возится, отгрызая свою долю, и прячется в кустах, унося то, что удалось схватить второпях.

Вновь тишина и неподвижность. От неподвижности затекают ноги, колени чувствуют холодок, пробирающийся сквозь Васин тулуп, но ожидание греет изнутри. Это только пролог. Главное, надеюсь, еще впереди.

Серый лоскут бесшумно падает с неба, превращаясь в столь же серый ком. Видимо, какой-то шустрый мышонок слишком громко пискнул - сообщая собратьям о том, что и ему досталась крошечка лося – стал обедом для совы. Долбанув клювом разок-другой, сова бесшумно удаляется, унося свой обед в когтистых лапах.

Тень, таскавшая из-за ствола, превращается в норку, стремглав бегущую прочь. Лиса показывается из-за куста и, оглядываясь, поднимается на наш склон. Это неспроста! Их слух и нюх уловили то, чего не видят наши глаза. Ждем. И вот, наконец-то!

По противоположному склону скользят серые силуэты. Один - впереди, трое – поодаль. Направление их очевидно. Метрах в двухстах от лося вожак останавливается. Останавливаются и ведомые. Двое ложатся на снег, третий внимательно смотрит на вожака в ожидании команды. Вожак не спешит. Стоит, нюхает воздух, слушает лес. Мощная голова, широкая грудь выдают матерого кобеля, непервый год ведущего стаю. По низу оврага еще три тени двигаются к растерзанной туше. Их плохо видно за густым кустарником, окаймляющим русло, забитого снегом ручья. Убедившись, что тишина не таит в себе никаких сюрпризов, вожак направляется прямо к столу. Трое «верхних» следуют его примеру. «Нижние» тоже подтягиваются ближе, но никто не смеет приступить к трапезе без разрешения старшого. А он делает еще одну остановку у самой туши, чтобы еще раз убедиться в отсутствии опасности. Все ждут с нетерпением.

Мне тоже не терпится посмотреть, что будет дальше. А пока есть время разглядеть всех участников волчьего праздника. Набегающий ветерок сушит вытаращенные глаза. Для нас интересно каждое движение, каждый поворот событий.

Продолжение следует…