Мы ставим точки над I
ОСНОВАНА В АВГУСТЕ 2000 года
Читать газету
Общество | Society
Алексей СЕМЁНОВ 18 июня 2019, 21:30
Прежде чем вспомнить о споре Тургенева и Гончарова с участием Дружинина, полезно рассказать о самом Александре Дружинине. Чем он интересен? Почему его редко вспоминают?
О Дружинине было в порядке вещей отзываться с некоторым пренебрежением. После Белинского и Герцена Дружинин выглядел невеликим критиком. Однако быть невеликим в «Современнике» при живых классиках – Некрасове, Тургеневе, Толстом, Островском, Гончарове было ответственно.
Критик Дружинин и сам не раз подвергался критике, когда публиковал свои произведения типа «Полинька Сакс», «Сентиментальное путешествие Ивана Чернокнижникова по петербургским дачам», «Русские за границей», «Увеселительно-философские очерки Петербургского Туриста», «Легенда о кислых водах», переводы «Короля Лира», «Ричарда Третьего», стихотворений Байрона…
О фельетонах Дружинина писали, что в них «много пустого, легкомысленного»… Но это было не совсем легкомыслие. Дружинин принадлежал к числу тех литераторов, которые особенно проявят себя только в ХХ веке (до которого сам Дружинин не доживёт). То есть в каком-то смысле он опередил время. Пока другие литераторы думали и писали о народе, «развивали идеи», мечтали о преобразовании общества, Дружинин проповедовал чистое искусство. Он был эстет. «Для поэта может существовать только один протест - гордое молчание, - писал он. - Для художника нет мелкой войны и мелких страничек публициста. Пока слово его может раздаваться в сфере искусства, оно должно быть вполне независимо, в этом самом независимом слове и доля, и заслуга, и значение художника». Хотя он так думал не всегда и, несмотря на свою идейную безыдейность, цензуре тоже подвергался.
Дружинин, конечно, был англоман, эстет, но точно не индивидуалист. Иначе бы не бился за основание литературного фонда «для пособия нуждающимся лицам учёного и литературного круга» (по английскому образцу). И такой фонд в России в 1859 году был создан.
В Гдовском уезде у Дружинина было небольшое имение – с деревнями Марьинское и Чертово (теперь это Плюсский район). Именно туда к нему приезжали Николай Некрасов и Иван Тургенев. Именно там сочинилось «Послание к Лонгвинову»: «Недавний гражданин дряхлеющей Москвы, // О друг наш Лонгинов, покинувший - увы! - Бассейной улицы приют уединенный, // И Невский, и Пассаж, и Клуба кров священный, // Где Анненков, чужим наполненный вином, // Пред братцем весело виляет животом; // Где, не предчувствуя насмешливых куплетов, // Недолго процветал строптивый Арапетов; // Где, дерзок и красив, и низок, как лакей, // Глядится в зеркала Михайла Кочубей…». Это довольно длинное шуточное стихотворение Некрасов, Тургенев и Дружинин сочинили втроём (на троих?) в Гдовском уезде в июле 1854 года. Послание адресовалось библиографу и бывшему сотруднику «Современника» Михаилу Лонгвинову, незадолго до этого переехавшему в Москву для получения должности чиновника особых поручений при генерал-губернаторе.
Александр Дружинин.
Послание было Лонгвинову, но задевались в нём многие: обер-полицмейстер, гофмаршал, известные литераторы... Большую часть стихотворения, видимо, написал Тургенев. Некрасов выступил в качестве почтальона – долго пытался вручить Лонгвинову письмо. По всей видимости, безуспешно. Но ответ всё же был дан. Его написал тот же Дружинин: «Тургенев! кто тебе внушил // Твоё посланье роковое?..», переиначивая Пушкина: «Языков, кто тебе внушил // Твоё посланье удалое?..». Подобные литературные шуточки рассказывают о нравах того времени больше, чем длинные критические статьи. Тургенев, Некрасов и Дружинин не на шутку порезвились летом 1854 года: «Языкова процесс отменно разыгрался: // Он без копейки был - без денежки остался; // Европе доказал известный Соллогуб, // Что стал он больше подл, хоть и не меньше глуп; // А Майков Аполлон, поэт с гнилой улыбкой, // Вконец оподлился - конечно, не ошибкой…».
Был и второй ответ на это стихотворение. Его написал не Дружинин, а Майков, тот, что «вконец оподлился».
«Послание к Лонгинову» дошло до Майкова, и он ответил стихотворением «Авторам „Письма к Лонгинову“»: «Не низойду до эпиграммы, // Чтоб отвечать на пасквиль их; // Им лишь одно скажу я прямо - // Они не судьи дел моих...»
Здесь важно понимать, что этому предшествовало. Откуда такая язвительность Тургенева, Некрасова и Дружинина? Во времена той Крымской кампании и накануне её происходило примерно то же, что во времена недавней Крымской кампании… Всплеск «патриотизма», вернее – верноподданнических настроений. Многие известные люди больше не стыдились преклоняться перед царём, в том числе и Майков, написавший подобострастное стихотворение «Коляска»: «Когда по улице, в откинутой коляске, // Перед беспечною толпою едет он, // В походный плащ одет, в солдатской медной каске,// Спокойно-грустен, строг и в думу погружен, - // В нем виден каждый миг державный повелитель, // И вождь, и судия, России промыслитель // И первый труженик народа своего.// С благоговением гляжу я на него…». В ХХ веке такое километрами писали о Сталине. Майков как предшественник Джамбула…
«Великий человек! Прости слепорожденным! – писал Аполлон Майков о Николае I. - Тебя потомство лишь сумеет разгадать…». До сих пор потомство ещё не разгадало, хотя и очень старается.
Владимир Соллогуб тоже пошёл той же дорогой, вместе с литератором Вердеревским и капельмейстером Шенингом сочинив оду-симфонию «Россия перед врагами», завершавшуюся гимном «Боже, царя храни». Весь этот малоталантливый всплеск ура-патриотизма и вдохновил членов редколлегии журнала «Современник» на написание язвительного послания.
В гости к Дружинину в Гдовский уезд в Марьинское и Чертово приезжали не только Некрасов и Тургенев. Именитых гостей хватало. Но всё-таки это было довольно редко. Дружинин в усадьбе скорее уединялся и работал в своём флигеле в Марьинском, чтобы в любой момент выйти погулять на природе, как он, судя по записи в дневнике, сделал 26 августа 1856 года:
«У нас после долгого ненастья пошли светлые дни, зелень свежа, воздух пахуч и приятен. Вчера, в 6 1/2 часов, проводив Эллиота и Трефорта, обедавших у меня, я вышел гулять один, по дороге в Заянье. Солнце садилось великолепно, окна изб горели в искорках, чисто русская красота местности поразила меня так, как еще никогда не поражала. Я понял, какой нерушимой связью привязан я к своему углу, к своей родной земле, к месту, где свершилось мое развитие, с добром и злом. Выразить спокойного, радостного, благодарственного состояния моего духа в эти минуты я не берусь. Я стоял на одном месте, глядел в одну сторону, чувствовал слезы на глазах и всею душой возносился к той неведомой силе, которая не покидала меня никогда до сего времени. Я радовался тому, что могу глядеть зорким глазом и жить, и наслаждаться, и порываться к свету так, как это возможно лишь в первой юности. А я далеко не юноша, великая часть моей жизни прошла - отрадно думать, что (при всем зле и всех пороках) не бесплодно. Я мог веселиться духом, как путник, легко и приятно совершивший великую половину дороги. Но всего не перескажешь, что я чувствовал, в особенности не передашь того, к чему дух мой стремился смутно. Я молился о силе и свете и радостно изготовлял себя на новый путь, на новые соприкосновения с жизнью. Давно в душе моей не было так светло и радостно...»
В тот же день Дружинин читал Эдгара По, и это тоже отражено в дневнике: «К ночи крайняя чуткость моих нервов сказалась в другом, пустом и забавном явлении. Глупая повесть Эдгара По "House of Usher" («Дом Эшеров») нагнала на меня великий ужас, такой ужас, какого я давно не испытывал. Надо, однако, признаться, что талант этого писателя, при всей его узкости и уродливости,- громаден». Интересно, что это пишет литературный критик, считавшийся чуть ли не главным специалистом и пропагандистом качественной англоязычной литературы в России. И всё же повесть Эдгара По для него – глупая. И это заставляет задуматься о том, какого уровня он был критик.
Иван Гончаров.
Николай Некрасов тот приезд в Гдовский уезд в гости к Дружинину описал в стихах: «Мы, посетив тебя, Дружинин, // Остались в верном барыше: // Хотя ты с виду благочинен, // Но чернокнижник по душе. // Научишь каждого веселью, // Полуплешивое дитя, // Серьезно предан ты безделью, // А дело делаешь шутя... // Весьма радушно принимаешь // Ты безалаберных друзей // И ни на миг не оставляешь // Ты аккуратности своей…»
Спустя десять лет о Дружинине в стихах будет говорить другой поэт – Афанасий Фет: «Умолк твой голос навсегда // И сердце жаркое остыло; // Лампаду честного труда // Дыханье смерти погасило…». Эти стихи он прочтёт у гроба. Дружинин умер в возрасте 39 лет от чахотки.
У гроба Дружинина произойдёт и другое событие: пожмут друг другу руки, казалось бы, превратившиеся в вечных врагов: Тургенев и Гончаров.
В некрологе Некрасов, в частности, написал о том, как Дружинин умел преодолевать цензурные ограничения: «Он обладал между прочим удивительною силою воли и замечательным характером. Услыхав о затруднении к появлению в свет статьи только что оконченной, он тотчас же принимался писать другую. Если и эту постигала та же участь, он не разгибая спины, начинал и оканчивал третью...». Цензоры, наконец, уставали. Дружинин брал их измором. Хотя они тоже, кого хотите, могли измором взять, учитывая множественные запреты. Дружинин, например, много писал о Лермонтове, но в России тогда лишний раз о гибели поэта говорить не разрешалось. О дуэли до александровских реформ даже намекать было нельзя.
Тургенев и Гончаров не всегда были врагами. Первоначально отношения между ними казались вполне товарищескими. Происхождение у них было разное, как и темперамент. Но они часто виделись в одних компаниях. Общались, веселились, выпивали… О том времени Дружинин оставил записи: «В пятницу был на довольно безобразном ужине у Тургенева по случаю его рождения. Ужинала обычная наша компания, с прибавлением Гончарова, Михайлова и Писемского. Тургенев пел, городил идеальные речи, рассказывал, что жаждет любви, и вообще вёл себя как немец-студент, загулявший по принципу. Михайлов толковал о разных высоких предметах, Языков снял рубашку и прославлял прогресс, всё это было глупо и тем более скучно, что действующие лица все были людьми более или менее мне любезными. Разошлись в четвёртом часу, по крайней мере, я с Гончаровым в это время вырвались из Капернаума. Мне было скучно, когда я ехал домой». Написано в дневнике 31 октября 1855 года.
Через три года Тургенев созвал на обед своих приятелей. Главным блюдом на том обеде было чтение вслух автором только что написанного романа «Дворянское гнездо». Неожиданно явился и Гончаров. До этого дня каких-то крупных публичных конфликтов между Тургеневым и Гончаровым не случалось. Хотя за глаза они говорили друг о друге всякое. Например, Тургенев, если верить жене Некрасова Авдотье Панаевой, прочитав первый роман Гончарова «Обыкновенная история», сказал, что «штудировал Гончарова, и пришёл к выводу, что в душе чиновник и его кругозор ограничен мелкими интересами, что в его натуре нет никаких порывов, что он совершенно доволен своим мизерным миром и его не интересуют никакие общественные вопросы, он даже как-то боится разговаривать о них, чтобы не потерять благонамеренность чиновника. Такой человек далеко не пойдёт. Посмотрите, он застрянет на своем первом произведении».
Но Гончаров не застрял. Как и Тургенев.
Более того, по мнению Гончарова, Тургенев не раз при написании своих произведений («Дворянское гнездо», «Накануне» и т.д.) использовал идеи Гончарова, услышанные от него самого. Подробнейшим образом Гончаров изложил свои претензии в книге «Необыкновенная история», написанной на рубеже 1875 – 1976 годов. В отличие от «Обыкновенной истории», «Необыкновенную историю» издали только в 1924 году – спустя 33 года после смерти Гончарова. «Необыкновенная история» стала библиографической редкостью.
В тех же воспоминаниях Панаевой говорится и об отзыве Тургенева на первую художественную публикацию Дружинина: «Положительно везёт «Современнику»! Вот это талант, не чета вашему «литературному прыщу» и вознесённому до небес вами апатичному чиновнику Ивану Александровичу Гончарову. Эти, по-вашему, светилы - слепорождённые кроты, выползшие из-под земли: что они могут создать? А у Дружинина знание общества; обрисовка Полиньки Сакс художественная, видишь гётевские тонкие штрихи, а никто в мире, кроме Гёте, не обладал таким искусством создавать грациозные типы женщин. Я прозакладываю голову, что Дружинин быстро займёт место передового писателя в современной литературе... И как я порадовался, когда он явился ко мне вчера с визитом - джентльмен!.. Надо, к сожалению, сознаться, что от новых литераторов пахнет мещанской средой...» Ничего себе. Тургенев сравнивает Дружинина с Гёте.
«Полиньку Сакс» уже давно никто не читает, в отличие от книг Гончарова и Тургенева.
По словам Гончарова, он делился своими литературными сюжетами с Тургеневым. «Вот, если бы я умер, вы можете найти тут много для себя! – сказано в «Необыкновенной истории». - Но пока жив, я сделаю сам!». Тургенев, по словам Гончарова, тщательно расспросил, не говорил ли он кому-нибудь об этом ещё? «Я сказал, - пишет Гончаров, - что никому, но однако вскоре после того я, при Тургеневе же, рассказывал то же самое и Дудышкину, также Дружинину и возвращался к рассказу в несколько приёмов. И кажется, только. У меня и теперь есть письмо, где Тургенев пишет, что “он никогда не забудет сцен, событий и проч., рассказанных ему и Дудышкину.” И действительно не забыл, как оказалось после! Он, должно быть, придя домой, всё записал, что слышал, слово в слово».
Иван Тургенев.
В «Необыкновенной истории» Иван Гончаров не жалеет хлёстких выражений по отношению к поступкам Ивана Тургенева («жалкая, иезуитская интрига, разыгранной со мной и надо мной», «гнусно и мелко», « Тургенев завистлив до бешенства» и т.п.)
Третейскими судьями в споре Гончарова и Тургенева кроме Дружинина выступили литературные критики Павел Анненков, Степан Дудышкин и Александр Никитенко. Они собрались 29 марта 1860 года на квартире Гончарова. Вердикт был такой: «Произведения Тургенева и Гончарова как возникшие на одной и той же русской почве должны были тем самым иметь несколько схожих положений, случайно совпадать в некоторых мыслях и выражениях, что оправдывает и извиняет обе стороны». Признали сходство идей, но не более.
Вернувшись с третейского суда, Павел Анненков написал: «Сегодня, в час пополудни, и происходило это знаменитое объяснение. Тургенев был, видимо, взволнован, однако весьма ясно, просто и без малейших порывов гнева, хотя не без прискорбия, изложил весь ход дела, на что Гончаров отвечал как-то смутно и неудовлетворительно… Мой друг Иван Александрович в этой истории играл роль не очень завидную; он показал себя каким-то раздражительным, крайне несостоятельным и грубым человеком, тогда как Тургенев вообще, особенно во время этого объяснения, без сомнения для него тягостного, вел себя с большим достоинством, тактом, изяществом и какой-то особенной грацией».
Гончаров с решением третейского суда не согласился. Он по-прежнему считал, что Тургенев позаимствовал идеи его романов «Обрыв» и «Обыкновенная история», когда создавал «Дворянское гнездо» и «Накануне» (позднее к этому списку добавятся «Отцы и дети», «Вешние воды» и «Дым»).
Юрий Коробьин в 1958 году написал пьесу «Суд музы Клио над И.С. Тургеневым». Тургенева в ней судят Лев Толстой, Фёдор Достоевский, Николай Некрасов и, конечно же, Иван Гончаров («считаю, что он склочник и литературный вор», «он актёр, лгун, и к тому же литературный вор».). Обвинения Гончарова – героя пьесы – основаны на его «Необыкновенной истории». «Как их создать книги, когда для этого нет соответствующего таланта?- рассуждает Гончаров. - Очень просто – украсть тему, образы, типы, завязку и развитие романа у другого; всё это, для заметания следов, перемешать, наскоро состряпать и, главное, опередить обворованного литератора выпуском своего сочинения в печать. Так Тургенев со мной и поступил». Впрочем, Гончаров здесь обвинениями в адрес Тургенева не ограничивается. Подозрения пали ещё и на модных писателей Западной Европы – Бертольда Ауэрбаха и Гюстава Флобера. «Больше того, - говорит он, - заискивая перед «просвещёнными европейцами», он делился с ними уворованными у меня литературными материалами. Прочитайте внимательно «Дачу на Рейне» Ауэрбаха, Madame Bovary и Education sentimentale Флобера, и вы увидите, что всё это мой материал из «Обрыва», обработанный на западно-европейский лад».
В отместку поклонники Тургенева (а может быть, Флобера) уже в наше время заподозрили Гончарова в заимствовании сюжетов «Обломова» и «Обыкновенной историю» у Гоголя.
Эти вопросы литературного заимствования решались не только на третейском суде (дуэль Гончарова с Тургеневым, о которой тоже говорили, не состоялась). Кое-что обсуждалось через посредников (посредничество осуществлял Аполлон Майков). Важную роль играла переписка главных действующих лиц.
Гончаров писал Тургеневу 27 марта 1860 года: «Вы… отчасти согласились в сходстве общего плана и отношений некоторых лиц между собой, даже исключили одно место, слишком живо напоминавшее одну сцену, и я удовольствовался…»
Авторы журнала «Современника», 1856 год. Сидят: Иван Гончаров, Иван Тургенев, Александр Дружинин и Александр Островский. Стоят: Лев Толстой и Дмитрий Григорович.
Считалось, что Тургеневу пришлось изъять из рукописи «Дворянского гнезда» две главы, имевшие некоторое сходство с «программой» «Обрыва». Исчезла и сцена, изображавшая «ночное свидание Лизы Калитиной с Марфой Тимофеевной, близкую по содержанию к аналогичной сцене между Бабушкой и Верой».
Но спустя четыре года умер Дружинин. На похороны явились и Тургенев, и Гончаров. Произошедшее на похоронах описал Гончаров: «На похоронах Дружинина, на Смоленском кладбище, в церкви ко мне вдруг подошёл Анненков и сказал, что “Тургенев желает подать мне руку - как я отвечу?” “Подам свою”, - отвечал я, и мы опять сошлись, как ни в чём не бывало. И опять пошли свидания, разговоры, обеды - я всё забыл…»
Казалось бы, острая фаза осталась в прошлом. Обиды если не забыты, то хотя бы отложены в сторону. Но Гончарову казалось, что Тургенев не остановился, а наоборот продолжает литературное воровство. К тому же, большинство свидетелей умерли. Так что Иван Гончаров не успокоился, а описал свои обиды в книге «Необыкновенная история», завещав издать её после своей смерти и смерти Тургенева.
Гончаров, разумеется, ничего не забыл, хотя, возможно, пытался это сделать. Пока не пришёл к выводу, что это была со стороны Тургенева хитрость. «Тургенев затеял это примирение со мной, как я увидел потом, вовсе не из нравственных побуждений возобновить дружбу, которой у него никогда и не было, - был уверен Гончаров. - Ему, во-первых, хотелось, чтобы эта ссора, сделавшаяся известною после нашего объяснения при свидетелях, забылась, а вместе с нею забылось бы и обвинение мое против него - в похищении, или плагиате, как он осторожно выражался. Во-вторых, ему нужно было ближе следить за моею деятельностью и мешать мне оканчивать роман, из которого он заимствовал своих «Отцов и детей и «Дым…»
А Дружинина спустя полтора века вспоминают не как литератора, сравнимого с Гёте, а как человека из окружения русских классиков – Тургенева, Гончарова, Некрасова.
После смерти издали восьмитомник Александра Дружинина, и в нём поместили воспоминания того самого Михаила Лонгвинова, в которых он рассказывал: «При поверхностном знакомств с ним, вы видели человека довольно холодной наружности, сдержанного, даже несколько принужденного, щеголевато одетого и с изящными манерами. Разговор его без сомнения обличал в нем сейчас человека умного и основательно-просвещенного; но вы никак не подумали бы, что под этою оболочкою скрывались: страстное сердце, бесконечная доброта души и неисчерпаемая веселость ума».
В одном из своих писем Александр Дружинин написал: «Стих мне даётся чрезвычайно тяжело и оттого самый труд мне интересен…».
То, что легко, - неинтересно.
.jpg)