Смута и Судьба

Окончание. Начало см. в №№ 45 (414) от 12-18 ноября 2008 г., 46 (415) от 19-25 ноября 2008 г., 47 (416) от 26 ноября - 2 декабря 2008 г., 48 (417) от 3-9 декабря 2008 г., 49 (418) от 10-16 декабря 2008 г., 50 (419) от 17-23 декабря 2008 г.

Смута принесла России колоссальный ущерб. Были утрачены значительные территории, погибло множество людей, подверглись разрушению города и селения. Однако роль бурных событий начала XVII столетия в русской истории не ограничивается экономической и политической сферами. Они в значительной степени изменили сознание людей. Усилилась вера в возможности человека, в силу его личности, более критичным стал взгляд на жизнь в целом.

Памятник Кузьме Минину и Дмитрию Пожарскому в Москве. Скульптор И. П. Мартос.

Награды, наказания и смерти

Молодое московское правительство наводило порядок твердой рукой, но далеко не всегда торжество порядка означало торжество справедливости.

Большое влияние при дворе приобрел боярин Борис Михайлович Салтыков, племянник Михаила Глебовича Салтыкова, рьяного прислужника польской власти, оставшегося после окончания Смуты в Речи Посполитой. Однажды Дмитрий Пожарский имел неосторожность затеять с царским любимцем местнический спор* и, конечно, проиграл. Местнический спор заключался в том, что царь пожаловал Салтыкову чин боярина и поручил Пожарскому представить его в новом статусе двору и народу. Пожарский отказался. Боярский суд, во главе которого стоял бывший вождь Семибоярщины Федор Мстиславский, вынес решение о наказании Д. Пожарского. Прославленный воевода должен был приехать на двор Бориса Салтыкова и, стоя на коленях, просить прощения у человека, на бранном поле не блиставшего, да еще и родственника одного из самых беспринципных политиков Смуты.

Впрочем, Дмитрий Пожарский не мог пожаловаться на карьеру. Он неоднократно занимал высокие должности в Приказах (органах отраслевого управления), воеводствовал в разных городах. Скончался вождь Нижегородского ополчения человеком преклонного возраста, в 1642 г. Его сподвижник Кузьма Минин умер гораздо раньше, в 1616 г., по пути в Казань, куда его послали с важным правительственным поручением.

Довольно долгую жизнь прожил соратник-соперник Д. Пожарского, Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, умерший в 1625 г. До самых последних своих дней он демонстрировал тщеславие, постоянно настаивая на тех или иных привилегиях. Последняя его должность, однако, немного напоминает почетную ссылку – воеводство в Тобольске. Федор Иванович Мстиславский до самой своей смерти (1622) руководил Боярской Думой.

Трагически сложилась судьба героического защитника Смоленска, Михаила Борисовича Шеина. Он 9 лет провел в польском плену, вместе с Филаретом и Василием Голицыным, а по возвращении на родину вновь занимал различные военные должности. В 1632 г., когда началась новая война России с Речью Посполитой, царь Михаил поручил М. Б. Шеину отбить у врага Смоленск. Пожилой воевода с задачей не справился, во многом по не зависящим от него обстоятельствам. Тем не менее, его сделали «козлом отпущения» и по возвращении в Москву обезглавили (1634). Кстати, оборонял Смоленск от войск Шеина руководитель польской обороны Москвы Александр Гонсевский.

Король Речи Посполитой Сигизмунд III правил своей страной до самой смерти, наступившей в апреле 1632 г. Однако его правление было отмечено многими потрясениями. В 1614 г. начался конфликт с Турцией, вызванный соперничеством держав за Молдавские земли. В ходе этой войны, в 1620 г., погиб мудрый и дальновидный Станислав Жолкевский. Годом позже скончался Ян Ходкевич, занимавший пост главнокомандующего польской армией.

Шведский генерал Якоб Делагарди после заключения Русско-шведского мирного договора был шведским наместников в Ревеле-Таллинне (с 1619), а потом – генерал-губернатором всей Лифляндии (с 1622). Военачальник пережил своего короля Густава-Адольфа, погибшего в битве с имперскими войсками (1632), состоял членом регентского совета при юной королеве Кристине. Умер он в августе 1652 г. в Стокгольме.

Вместо эпилога

Рассказ о Смуте начала XVII в. близок к завершению. Автор должен признаться, что повествование получилось значительно более пространным, чем предполагалось изначально. Оправданием, однако, может служить необыкновенно запутанный и напряженный характер самих событий. Это же обстоятельство побуждает высказать в заключение еще несколько суждений.

Сцена из спектакля «Дмитрий Самозванец».

Сложность Смуты как исторического явления понимали уже ее современники и неоднократно отмечали историки. Эта сложность во многом сказывается и при наполнении конкретным содержанием нового государственного праздника, назначенного на 4 ноября и именуемого «Днем народного единства».

О том, что привязка торжества к конкретному дню является спорной, уже говорилось выше. Вступление войск Первого ополчения в Москву произошло, видимо, не 22 октября (4 ноября), а несколькими днями позже. Правда, собственно 4 ноября важное событие все же имело место – православный праздник Казанской Иконы Божьей Матери. Список с этой иконы находился в лагере Первого ополчения, потом попал в Ярославль и сопровождал рать Д. Пожарского в походе к Москве. Однако, «чудотворным» данный образ впервые был назван только в 1620 г. Специальный же храм для иконы построили в 1632 г., что вряд ли случайно: страна вела подготовку к новой войне с Речью Посполитой.

Активное почитание иконы началось еще позже: после 1648 г. В этом году, в ночь на 22 октября, у 19-летнего царя Алексея Михайловича родился сын Дмитрий. Окружной грамотой от 29 сентября 1649 г. устанавливалось повсеместное празднование иконы Казанской Богородицы: «Во всех городах, по вся годы». При этом в документе говорилось о двух событиях: рождении наследника и «очищении Московского государства» от «литовских людей» [см.: Павлович Г. А. Казанская икона Богородицы и Казанский собор на Красной площади в Москве // Культура средневековой Москвы XIV-XVII вв. М., 1995. С. 237-240]. Династии Романовых было крайне выгодно увязать свою семейную историю с историей Государства Российского, освятив ее одновременно авторитетом почитаемой иконы. Таким образом, трудно не согласиться с мнением историка В. Д. Назарова, отметившего, что выбор точной даты современного праздника, как это ни парадоксально, основан на «религиозных и мифологических представлениях людей XVII века».

Дело, однако, даже не только в конкретном дне. С изгнанием из столицы польского гарнизона Смута, конечно, не закончилась. Если говорить о завершении политического кризиса, то на роль конечной даты могут претендовать или 1613 г. (основание династии Романовых и создание правительства), или 1618 г. – окончание вооруженной борьбы с Польшей.

Не менее важным является также вопрос: кто и с кем воевал в Смутное время. Конечно, соседи России, Речь Посполитая и Швеция, пытались взять под контроль российские земли. Но на их стороне сражались также многочисленные русские люди. Смута в значительной степени обладала признаками Гражданской войны, войны между русскими и русскими. К этому нужно добавить также, что помимо собственно поляков, в войсках Яна Ходкевича или Николая Струся служило множество литовцев, украинцев, белорусов, а также наемников из самых разных стран: немцев, французов, шотландцев и др. Говорить о «польских интервентах» можно лишь весьма и весьма условно.

Руководство Второго ополчения выражало в определенной степени чаяния значительной части населения России, что во многом и обусловило его победу. Но и его противники вовсе не воспринимались современниками как банальные предатели. Экстраполяция на события далекого прошлого современных политизированных клише чревато комическим эффектом, нелепостью. Так, в 2005 г. один из инициаторов введения нового праздника депутат Госдумы А. К. Исаев, не утрудив себя изучением исторических источников, заявил, что в 1612 г. «речь шла о выбивании из Кремля так называемого отребья. Это была интернациональная террористическая команда. Так что война велась с отребьем». Интересно, однако, почему один из лидеров этого «отребья», Федор Мстиславский, еще десять лет руководил русским правительством. А в какой степени можно считать «отребьем» многочисленных казаков, сражавшихся против царя Михаила? Добавим к этому, что многие вожди ополчения, включая Дмитрия Пожарского, предпочли бы видеть на престоле иного государя, не Михаила Романова.

Упрощенная трактовка событий Смутного времени как борьбы исключительно «хороших» русских против «нехороших» польских захватчиков в значительной мере является историческим мифом, причем мифом весьма и весьма старым. Руку к его созданию приложили, как говорилось выше, еще первые цари династии Романовых. В дальнейшем события Смутного времени неоднократно рассматривались как трагическая прелюдия к воцарению новой династии, которое в свою очередь выступало воплощением единства власти и общества. Именно такая трактовка была типична для «отца русской истории» Н. М. Карамзина, а также для многих драматургов и литераторов.

Сцена из спектакля «Борис Годунов».

Надо заметить, что Смуте вообще «повезло» с отражением в художественной литературе. Писать о ней начали практически сразу после завершения событий, причем как в России, так и за рубежом. Жизнью Лжедмитрия I заинтересовался, например, великий испанский драматург Лопе де Вега, который в 1617 г. о нем драму «Великий герцог Московский».

Русская художественная литература о Смуте просто безбрежна. Только в первой половине XIX века, не говоря даже о хрестоматийном «Борисе Годунове» А. С. Пушкина, ей были посвящены произведения М. В. Крюковского (трагедия «Пожарский»), С. Н. Глинки (повесть в стихах «Пожарский и Минин), М. Н. Загоскина (роман «Юрий Милославский или Русские в 1612 году») и многие другие. Случалось даже так, что об одном и том же персонаже писали авторы с диаметрально противоположными убеждениями. Стихотворение «Дмитрий Самозванец» написал декабрист К. Ф. Рылеев, роман «Дмитрий Самозванец» - известный беллетрист Ф. В. Булгарин, который прошел путь от вольнодумца до беспринципного конформиста и доносчика. Стоит также упомянуть интереснейшую и, к сожалению, мало известную пьесу А. Н. Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» (1866), исторический роман Д. Л. Мордовцева «Лжедмитрий», знаменитые оперы М. И. Глинки «Жизнь за царя» («Иван Сусанин») и «Борис Годунов» М. П. Мусоргского.

Сформировались и два подхода к событиям XVII в. Либералы видели в преодолении Смуты подвиг народа. Такой взгляд во многом отражен в знаменитой скульптуре И. П. Мартоса, установленной в 1818 г. на Красной площади: фигура купца Минина явно выглядит значительнее, доминирует над фигурой князя Пожарского.

Консерваторы акцентировали внимание на благотворной роли монархии. «Счастливое избавление» от Смуты связывалось, прежде всего, с избранием на престол Михаила Федоровича. Апофеозом восторженно-монархической трактовки стала драма Нестора Кукольника «Рука всевышнего Отечество спасла», премьера которой состоялась в 1834 г., т. е. всего через несколько лет после подавления царскими властями восстания в Польше (1830-1831). Естественно, вожди Второго ополчения были представлены благороднейшими героями и верными сторонниками Романовых, тогда как их противники изображены в крайне мрачных тонах.

Пьесу одобрил сам император Николай I, после чего никакая ее критика стала невозможна. Журнал «Московский телеграф», позволивший себе негативный отзыв о творении Кукольника, был попросту закрыт. Правительство производило своего рода приватизацию истории, которая, правда, в основном затрагивала сферу художественного творчества, а не академической науки.

Вполне понятно, что после октябрьских событий 1917 г. все связанное с монархией подвергалось на официальном уровне жесточайшей критике. Многовековая история страны рассматривалась как «царство угнетения», «мир насилья», а положительными героями считались исключительно борцы с «проклятым царским режимом».

Революционный романтизм, впрочем, продолжался недолго. В середине 1930-х стали отчетливо ощущаться новые идеи и веяния. Крепнущая советская империя, самовластье И. Сталина диктовали своеобразную моду на державность. Выяснилось, что среди исторических деятелей прошлого, даже среди монархов, имелись те, чья деятельность носила «прогрессивный характер». Круг их, правда, был четко ограничен.

В число «избранников» попали и К. Минин с Д. Пожарским. Решение власти нашло свое выражение в научных работах и в художественной культуре. В конце 1938 г. по всесоюзному радио прозвучали отдельные сцены из оперы «Минин и Пожарский», музыку для которой написал Б. В. Асафьев, а либретто – Михаил Булгаков. Полностью опера, однако, поставлена не была.

В 1939 г. появился кинофильм режиссера В. И. Пудовкина «Минин и Пожарский», всецело проникнутый идеей государственного патриотизма. Автор сценария В. Б. Шкловский вспоминал: «Я хотел показать, как создается у народа ощущение единства государства, как приучаются люди воевать не только за свои ворота» [см.: Шкловский В. Б. За 60 лет: Работы о кино. М., 1985. С. 211.].

Политическая конъюнктура для фильма «Минин и Пожарский» была исключительно благоприятной: назревал раздел Польши между СССР и Германией, так что изображение поляков в качестве врагов пришлось весьма кстати. Любопытно, однако, что врагами показаны также шведы, причем в финальной сцене боя они сражаются на стороне польской армии. Излишне напоминать, что в действительности шведы, хотя и преследовали на территории России собственные цели, все же воевали против поляков, никак не за них. Впрочем, идея о том, что европейские страны всегда враждебны России и даже находясь с нею в союзе, вынашивают коварные планы, чрезвычайно типична для советского исторического кинематографа и романистики сталинской поры [см.: Михайлов А. А. Отечественный исторический кинематограф первой половины XX века и формирование исторической мифологии // Диалог культур и партнерство цивилизаций. VIII Международные Лихачевские научные чтения. 22-23 мая 2008 года. СПб., 2008. С. 231-234].

Сцена из оперы «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский».

Все четче и активнее оформлялся взгляд на Смутное время как на борьбу русского народа исключительно против иноземных захватчиков. Конечно, специалисты-историки хорошо знали, что в Смуте был очень силен элемент гражданской войны, много и активно дискутировали о сущности движения И. И. Болотникова и о других народных выступлениях. Но в широком, общественном сознании главным оставалось и, видимо, остается по сей день именно «изгнание поляков» из Москвы, которое выглядит совершенно изолированным от остальных событий (как последующих, так и предыдущих).

Такой взгляд прекрасно укладывался в мифологическую картину вечной борьбы с некими «чужими», врагами «по определению». Факт того, что «чужие» в период Смуты были призваны на Русь теми или иными политическими группировками из состава коренного населения страны, как-то забывался. Реальная картина сложных, запутанных событий заменяется мифом, в котором борются благородные «мы» и зловредные «они».

Разумеется, исторические мифы окутывают не только Смутное время и, конечно, они присущи в большей или меньшей степени сознанию всех народов. Происхождение мифов может быть различным. Некоторые из них, как справедливо отмечает видный современный историк В. П. Козлов, возникают на основе заблуждений, некоторые создаются искусственно: политическими группами, партиями, государствами [см.: Козлов В. П. Актуальное прошлое: от преодоления мифов истории к поискам реалий прошлого // Диалог культур и партнерство цивилизаций. VIII Международные Лихачевские научные чтения. 22-23 мая 2008 года. СПб., 2008. С. 199]. При этом, миф всегда больше, чем просто ошибочный взгляд на явление. Порождение фантазии в нем отражает некое переживание общества, в котором фантастическое подменяет собой реальное, вытесняет его.

Миф удобен, комфортен для обывателя. Весьма точно, на мой взгляд, эту закономерность оценил современный исследователь Л. В. Беловинский: «Обывателю нужна не историческая истина, а комфортное самоощущение себя, как представителя «хорошего» народа, который всегда прав: трудно жить с ощущением своей заурядности, а иногда и исторической вины, особенно если одновременно трудно жить материально» [Беловинский Л. В. Исторические мифологемы – препятствие на пути диалога культур // Диалог культур и партнерство цивилизаций. VIII Международные Лихачевские научные чтения. 22-23 мая 2008 года. СПб., 2008. С. 223].

Вполне понятно, что власть всегда старается сформировать или подкрепить «нужные» с ее точки зрения исторические мифы. В современном обществе, когда информационные процессы приобрели ведущее значение, история превратилась в настоящее «поле боя» между политическими силами. Появился даже термин «историческая политика», т. е. набор принципов и действий по формированию у людей определенных представлений о прошлом [см.: Миллер А. И. Историческая политика и ее особенности в Польше, Украине, России // Отечественные записки. Т. 44. 2008. С. 66-75].

Отдельные политики уже без особого смущения утверждают, что в школьные программы следует вносить особые мифологизированные факты, способные сформировать исключительно «позитивный образ» страны. На событиях же драматических и запутанных сосредотачиваться не стоит. Словом, все в соответствии с суждениями некрасовского генерала: «Знаете, зрелищем смерти, печали // Детское сердце грешно возмущать. // Вы бы ребенку теперь показали // Светлую сторону…». Правда, за академической наукой авторы подобных концепций еще оставляют право на объективное освещение исторической реальности. Пока оставляют.

Стоит, однако, помнить, что в основании мифа, как правило, лежат ошибочные, неверные суждения. А, значит, и выводы из них ошибочные, в том числе касающиеся сегодняшней «злобы дня».

Впрочем, разговор о соотношении исторической науки и исторической мифологии – это уже отдельная, самостоятельная тема.

Андрей МИХАЙЛОВ,
доктор исторических наук, Санкт-Петербург, специально для «Псковской губернии»

* Местничество – в средневековой Руси: порядок распределения служебных мест с учётом происхождения и служебного положения предков лица. Принцип местничества в значительной степени был воспринят из польско-литовского законодательства. Система местничества была основана на критериях знатности происхождения (чем выше стояли предки претендента, тем более высокий пост в государственной иерархии он мог занять). Эта практика превращала боярство в замкнутую корпорацию, подменяла общесоциальные интересы сословными. Помимо знатности лица (принадлежности его к определённой фамилии) учитывалось и положение претендента внутри своего рода. Даже приглашённые к царскому столу, бояре сидели в соответствии со своими титулами. Между аристократами часто возникали «местнические споры» – кто знатнее, кто имеет право на должность. Эти споры разрешал, как правило, сам царь с участием чиновников Разрядного приказа. В 1682 году система местничества была отменена приговором Земского Собора как являющая собой пережиток прошлого.